Петля - Аркадий Адамов

— Ну да? — изумляется Анатолий. — Чего же она тебе про меня говорила, интересно?

— А вот что есть такой Толя, что парень хороший, честный.

— Уж прямо так и «честный»? — смеется явно польщенный Анатолий. — Нашему брату во всем честным быть никак нельзя. А то не только не заработаешь, а и ездить будет не на чем.

— Ладно тебе, — я машу рукой, — на самого себя наговаривать. Что ж ты, жулик, украл чего?

— Ну, украл не украл, а ловкость рук требуется. Вот, к примеру, Вера тогда. Документики привезла. А что за документиками, соображаешь? — Он делает неопределенный жест рукой и подмигивает. — За ними, брат, — переговоры.

— С тобой? — усмехаюсь я.

— Зачем?! Мое дело маленькое: получить — доставить, угнать — пригнать. Как прикажут. А переговоры начальство ведет.

Он снова подмигивает и протягивает мне сигареты. Я с удовольствием закуриваю.

— Вере тогда заночевать у вас пришлось, — равнодушно говорю я между двумя затяжками.

— Ага. Ливень. А у нас в двух местах дорогу враз размывает. В темноте лучше не ехать.

— А зачем ей вообще надо было ехать? Передала бы с тобой бумаги, и делу конец.

— «Передала бы»! — Анатолий смотрит на меня иронически, как на круглого несмышленыша. — Там же личное письмо к нашему председателю было. Ну, и ей он тоже кое-что в руки передал. Я так понимаю. А она тоже вроде тебя, — он неопределенно шевелит пальцами около виска. — В делах ни бум-бум. Я же видел.

— А чего ты видел?

— Я-то? — хитро косится на меня Анатолий. — Чего видел, того не понял, а что понял, того не видел. Ясно?

— Куда яснее, — смеюсь я. — Да меня, в общем-то, это все не касается, чтобы еще напрягаться. А Вера с тобой одна ездила?

— А это разве тебя касается? — смеется Анатолий.

— Фью! — презрительно усмехаюсь я. — Тут секрета нет и не было. Будь спокоен. Глупость одна была.

Я говорю нарочито туманно, но Анатолий этого не замечает, для него мои слова звучат, видимо, вполне конкретно.

— Ну да, «глупость», — говорит он. — Тот деятель, как тигр, рвался в машину. Вера ему говорит: «Я по делу еду, а не гулять. Неудобно, мол, тебе ехать». А он в одну дуду: «Не пущу тебя одну, и все». Ну, цирк. Я и то не выдержал. «Что ж, говорю, съедим мы ее, что ли?» — «А ты, говорит, в чужие дела не суйся». Ну, а Вера, та тоже с характером. Нет, и все. А тот… Был бы у него пистолет, застрелил бы, ей-богу. А ты говоришь, «глупости»…

— Это Павел-то?

— А кто же еще?

— Ну, а Вера как с ним?

— Она с ним спокойно. Когда поехали мы, я еще не раскумекал, что к чему, и говорю: «Ревнивый у вас супруг». А она смеется. «Пока, говорит, не супруг». — «Что ж, говорю, надо погулять напоследок, а?» Но Вера твоя на этот счет строгая оказалась. Я таких, между прочим, не люблю, но уважаю. Когда заночевать пришлось, все беспокоилась: «Павлик, мол, с ума сходит» Как они там, небось поженились?

Я невольно вздыхаю. У меня не поворачивается язык рассказать ему о том, что случилось с Верой. Да и не следует это рассказывать.

— Нет, не поженились, — отвечаю я.

И машинально закуриваю новую сигарету.

Анатолий, вдруг посерьезнев, говорит:

— Бывает. Всяко, знаешь, в жизни бывает. И с нашим братом тоже, не думай. То живешь-живешь, как трава. Есть-пить имеется, от сих до сих вкалываешь, выпить — пожалуйста, баба тоже тут. Вечером — телевизор. Все вроде нормально. Все у тебя есть. Даже на красной доске висишь. И вдруг словно какой умный человек тебя издалека толкнет. Как ты, чучело, живешь? И как вокруг живут и еще дальше? Ты оглядись, ты прислушайся. Куда все движется, куда несется? Сегодня ты вот на столечко обманул, а вчера тебя во-он на сколько обманули… — Анатолий то указывает на кончик пальца, то разводит в стороны руки.

И передо мной на минуту оказывается словно совсем другой человек.

— Да, Толя, — соглашаюсь я. — Сейчас нельзя как трава жить. Сейчас соображать надо, что к чему.

Но Анатолий снова бесшабашно машет рукой.

— Меня еще в парламент не выбрали, — насмешливо говорит он, глядя в мокрое, иссеченное дождем стекло. — И президента под суд я отдавать пока не собираюсь. Даже где для колхоза три машины и автобус достать, тоже не мне пришлось соображать, а Евгению Матвеевичу.

— Это председатель ваш?

— Ага. Сначала бумаги в Москву писал, потом гонца послал, потом сам московский начальник с супругой приезжал, здесь лечился, в этом санатории, в люксе. А потом вот Веру прислал. Только после этого машины и выцарапали.

«Наверное, сам Меншутин к ним пожаловал, — с невольной издевкой думаю я. — Сначала, конечно, все им объяснил, как жить, как работать, чего думать. А потом снизошел и облагодетельствовал. Ну, да им тут хорошо. Любое начальство к себе заполучить могут, кому лечиться надо».

— Наш Евгений Матвеевич тоже блоху подковать может, если потребуется, — улыбается Анатолий. — Да так, что и сама блоха не заметит. Вот такой народный умелец, — он неожиданно вздыхает и говорит уже другим тоном: — Ладно, Хватит трепаться. Ехать надо. А то наш умелец шкуру спустит.

— Толя, а ты больше этого Павла не встречал? — на всякий случай все же спрашиваю я перед тем, как расстаться.

— Видел я его, — неожиданно сообщает Анатолий и усмехается. — Летом этим видел. Здесь, в городе. Но останавливаться мне ни к чему было. Скучный он шел. Я и то подумал, как у них там с Верой.

— Понятно. Ну, бывай, Толя.

Я жму ему руку и выбираюсь из машины.

Дождь уже не льет, а сыплет, мелкий, холодный. Меня пробирает озноб. Ну и погодка, чтоб ей пусто было.

Анатолий заводит мотор, лихо разворачивается вокруг меня по двору и вылетает за ворота.

Я тороплюсь к себе в корпус. Надо одеться потеплее, натянуть плащ и отправляться на свидание с Дагиром.

У меня уже нет сомнений: Костя прав, надо искать этого неведомого Павла, фамилии и места жительства которого я еще не знаю. Зато я знаю кое-что о самом Павле. Если он мог так разозлиться, когда Вера уехала без него, то на что он мог решиться, когда Вера отказалась выйти за него замуж? А ведь, по словам Кати, Вера отказалась. Он что же, сумасшедший, этот парень? Да, но себя он при этом не убил и в руки правосудия тоже себя не отдал, а постарался трусливо скрыться. И если все так, то это не сумасшедший, это негодяй, которого надо найти и судить как убийцу.

Я иду по улице и от злости даже не выбираю дорогу, а шагаю прямо по лужам. Прохожих почти не видно, хотя под густыми кронами деревьев, растущих вдоль тротуара, совсем сухо. Временами, правда, вместо деревьев тянется подстриженный кустарник, и тогда дождь с ветром сечет лицо, а на перекрестках мостовые полны воды, и обойти эти огромные лужи невозможно.