Прощание с Литинститутом - Лев Альтмарк

С другой стороны, – и эта не сильно оригинальная мысль рождается в моей голове всё чаще, – каждый человек должен, вернее, просто обязан заниматься тем, для чего предназначен, чему обучался. Это не что-то несбыточное и фантастическое, это должно стать нормой. Мы ехали в эту страну с искренним желанием не почивать на лаврах, а реализовать себя – воплотить мечты, сделать что-то стоящее и полезное. Инженеры, врачи, учителя – мало ли среди нас настоящих специалистов? – но многие ли из нас добились того, о чём мечтали? Кто-то скажет, что мы сами виноваты в своих неудачах – не выучили язык до необходимого уровня, не смогли вписаться в местные реалии, не были достаточно целеустремлёнными и настойчивыми. Всё это правда и неправда. Каким бы ты ни был сильным и самодостаточным, тебе всегда нужна помощь, чьё-то дружеское участие. А с этим-то как раз не очень. Что ни говори, человек существо стадное и в одиночку жить не может.

Никто не сомневался, что по приезду сюда его вряд ли встретят хлебом-солью, с распростёртыми объятиями. Никто не хочет потесниться, чтобы уступить чужаку местечко под солнцем. Сам добивайся, сам завоёвывай. Но ведь и живём-то мы не в вакууме – придёт время, когда кому-то понадобится помощь от тебя, как и тебе сегодня. Не нужно забывать об этом. А мы забываем… Между прочим, по части взаимопомощи и поддержки слабого арабские соседи, как ни странно, преуспели больше нас, а мы, даже при своём не очень благовидном положении, не упускаем возможности высокомерно посмеяться над ними и над своими собратьями…

Взять меня. Разве я при всех своих дипломах о высшем образовании мог раньше подумать, что в расцвете лет стану работать простым охранником? Мне скажут, что любая работа почётна, если к ней относиться добросовестно и с соответствующим пиететом, и нет работ плохих или хороших… Чепуха это – попытка оправдать собственную лень и нежелание пробивать стены. Нежелание перебороть себя.

Мог бы я заниматься здесь чем-то другим? Чем, например? С наскоку и не придумаешь, потому что сразу возникают какие-то очередные «но». Мы даже сами не представляем, сколько искусственных барьеров возвели собственными руками между нами и нашими мечтами.

Останься я в России, изменило бы это что-нибудь в моей судьбе? Поначалу мне казалось, что да. А теперь уже сомневаюсь. Просто более трезво научился смотреть на жизнь. Причины, оказывается, не столько внешние, сколько внутренние. Сказал же кто-то из древних китайцев: если встретишь плохого человека, загляни, прежде всего, в самого себя… А мы считаем себя идеальными и совершенными, вот только недооценёнными, а подлые недоброжелатели постоянно чинят препятствия и мешают развернуться нашей широкой душе во всю ивановскую…

Ох, что-то я не на шутку разошёлся во время езды. Как бы подобные абстрактные и сумбурные рассуждения не вышли боком… Кстати, когда я занимался со здешним инструктором по вождению, чтобы подтвердить свои российские водительские права, он сказал прелюбопытную вещь: знаешь, братец, кто хуже всего обучается вождению? Женщины, наивно предположил я. Нет, рассмеялся он, самые плохие водители – журналисты, компьютерщики и всякие творческие личности. Они всегда погружены в себя, голова у них занята решением творческих проблем, и им некогда отвлекаться на дорогу. Отсюда все беды. И не только тогда, когда эти ребята за рулём. А всегда… Простенько сказал, но ой как верно!

Вот и у меня сейчас в голове… мысли. Если их можно назвать мыслями.

Лучше и в самом деле повнимательней следить за дорогой, ибо вокруг при внешнем безлюдье полно всяких неожиданностей. То откуда-нибудь из-за скалы выскочит на своём пропылённом тендере отмороженный бедуин, признающий на дороге лишь право того, кто передвигается быстрей. То выплывет из-за поворота величавый корабль пустыни – верблюд, отбившийся от стада. Уступать кому-то дорогу, как и его хозяин, он не намерен. Результат физического контакта как с первым, так и со вторым, всегда плачевен. Хорошо, если успеешь притормозить или увернуться…

Я уже видел однажды, как на перекрёстке, мешая движению, лежал сбитый машиной и бьющийся в предсмертной агонии верблюд, а в десятке метров от него – перевёрнутая легковушка-тендер с рассыпавшимися по всей дороге дровами. Хозяин машины – бедуин в белой куфие и с загорелой до черноты кирзовой физиономией размахивал руками и громко разъяснял подъехавшей полиции, что понёс жуткий ущерб, и хозяин верблюда должен заплатить по полной программе за разбитую машину и дрова. А тот стоял в стороне и, протягивая руки к проезжающим легковушкам, орал ещё громче о том, что сбитый верблюд стоит дороже машины и дров, и платить должны как раз ему, а не он. Омерзительное зрелище, ничего не скажешь. Подрагивающий в агонии верблюд и, главное, его огромные, полные бессмысленного ужаса глаза снились мне потом несколько ночей подряд…

Отвлекает меня от этого не совсем весёлого воспоминания тоненький зуммер переговорного устройства. Поглядываю на табло: ага, шеф нарисовался, давненько с ним не общались. Без повода он не позвонит, и даже если ты не совершил никакого неблаговидного проступка, ничего хорошего от разговора с ним ждать не приходится. Следом за обязательными приветствиями, по-восточному витиеватыми и бессодержательными, непременно последует какая-нибудь пакость.

– Ну, брат мой, как дела? – Голос шефа бодр и весел, а это всегда предвещает особенно гадостную просьбу. – Как здоровье? Как семья?

Отвечать на эту пулемётную серию вопросов не обязательно, поэтому ограничиваюсь стандартным, как компьютерный «enter», словечком:

– Беседер!

В зависимости от интонации, с которой это слово произносится, оно может означать всё, что угодно – от полного согласия до полного неприятия.

– Знаешь, ты для меня почти как член семьи! – Свои приветствия шеф заканчивать не спешит, и это настораживает ещё больше. – Ты у меня в сердце…

– Извини, Меир, – прерываю словесный водопад, – я за рулём и не могу много говорить. Может, созвонимся позднее?

– Нет, я быстро. – Шеф тут же переходит на деловой тон. – Когда будешь дома? Ты сегодня ещё где-нибудь работаешь?

– Дома буду примерно через час. А работал я сегодня…

– Вау, у тебя масса времени! – Шефу абсолютно плевать, где я сегодня был, и он только делает вид, что этого не знает, поэтому сразу переходит к центральной мысли: – Сделай для меня доброе дело. Приедешь домой, отдохнёшь немного и к девяти часам вечера подъедешь в… – Он называет большой приморский город в пятидесяти километрах от нас и в ста километрах от того места, где я сегодня работал. – Посидишь в тишине и покое на одной вилле, пока её хозяева будут в отъезде, и в час-полвторого ночи с миром поедешь домой. Беседер? Место там спокойное, а хозяева – богатые и влиятельные люди…

– Мне же завтра вставать в пять утра, – начинаю канючить, но уже чувствую, что отказаться не удастся. – Если закончу полвторого, то ещё час займёт дорога. Пока лягу спать, пройдёт полчаса. Сколько времени останется на сон? Я же не робот!

– Ты перед поездкой отдохни! – Этот аргумент для шефа решающий, ибо далее этой фразы его забота не простирается. Поэтому он притворно вздыхает: – Нет выбора. Некого отправить, все заняты, один лишь ты… вечером свободен.