Забвение пахнет корицей - Кристин Хармель

Мы долго сидим рядом в тишине. У меня душа болит за дочку, которой так рано приходится привыкать к утратам.

– Я не хочу, чтобы ты была одна, мам, – нарушает молчание Анни. – Никто не должен быть один.

Я моргаю, чтобы не дать пролиться непрошеным слезинкам.

– Ты только найди Жакоба, хорошо? – тихо просит она. – Ты должна его найти.

– Конечно, Анни. Я и сама хочу его разыскать. Обещаю тебе, я буду стараться изо всех сил.

Торжественно кивнув, Анни встает, выплескивает в раковину недопитое молоко, ставит в посудомоечную машину миску и стакан из-под сока.

– Пойду дальше спать. Я просто хотела побыть с тобой и пожелать удачи. – Анни шагает к двери, но вдруг останавливается. – Мам?

– Что, детка?

– То, как мистер Кейс на тебя смотрит… – Она смущенно умолкает, потупив глаза. – Я думаю, это, наверное, похоже на то, как Жакоб Леви смотрел на Мами.

* * *

В четыре часа за мной заезжает Гэвин. Я забираюсь к нему в «рэнглер», а там меня ждет стакан кофе, купленный Гэвином на заправочной станции.

– Ты-то привыкла подниматься ни свет ни заря, – говорит Гэвин, пока я вожусь с пряжкой ремня безопасности. – А вот мне, – он протягивает мне стаканчик, – пришлось заехать хлебнуть кофейку, ведь я обычно в это время еще сны вижу.

– Извини, – смущенно бормочу я. В ответ он хохочет.

– Не глупи. Я просто счастлив, что еду с тобой. Но кофеин делу помогает.

– Знаешь, может, тебе не нужно садиться за руль. Давай возьмем мою машину, – предлагаю я.

– Ну уж нет, – заявляет Гэвин, – эта крошка уже заправлена и готова в путь. Поведу я. – После чего добавляет: – Хотя, может, тебе хочется самой вести. Мне просто кажется, так будет проще. А ты штурман.

– Только если тебе не трудно, – говорю я.

Первые полчаса мы едем молча, не считая мелких замечаний насчет маршрута и опасений, что в районе Манхэттена могут быть пробки. Гэвин, зевая, включает радио, когда там Бон Джови поет Livin’ on a Prayer.

– Люблю эту песню, – сообщает Гэвин. Он с таким воодушевлением подпевает, что я невольно начинаю хихикать.

– Даже не ожидала, что ты знаешь этот хит, – замечаю я, когда он заканчивается.

Он удивленно косится на меня.

– Кто ж не знает «Живя молитвой»? Я чувствую, что краснею.

– В смысле, ты выглядишь так молодо – а хит старый.

– Мне двадцать девять. Следовательно, когда песня появилась, я уже вполне себе жил на свете.

– Сколько тебе тогда было, три? – уточняю я. Мне в 1986-м было почти одиннадцать. Бесконечно далеко…

– Мне было четыре. – Гэвин снова косится в мою сторону. – Странная ты какая-то.

Я опускаю глаза.

– Просто ты такой молодой. А тридцать шесть – другое дело, это намного больше.

– Ну и что? – пожимает он плечами.

– Ну, тебе не кажется, что я слишком стара? – Я подавляю желание добавить для тебя.

– А как же, уж и пенсия не за горами, – хмыкает Гэвин. Потом до него, кажется, доходит, что я не смеюсь. – Слушай, Хоуп, я прекрасно знаю, сколько тебе лет. Но какое это имеет значение?

– У тебя нет ощущения, что мы как будто из разных миров или что-то вроде того?

Он медлит с ответом.

– Хоуп, так жить невозможно. Подчиняясь всем правилам и установлениям и поступая только так, как, тебе кажется, от тебя ожидают люди, – и при этом вообще не думать о себе. Глядишь, очнешься лет этак в восемьдесят и поймешь, что жизнь прошла мимо.

Я вспоминаю Мами – неужели она испытывает те же чувства? Интересно, она тоже делала всегда то, чего от нее ждали окружающие? Вышла замуж и родила потому, что тогда женщинам так полагалось? Не пожалела ли она потом?

– А как ты это узнаешь? – спрашиваю я, стараясь унять колотящееся сердце. – Я хочу сказать, как ты определяешь, по каким правилам тебе стоит жить, а по каким нет?

– Честно говоря, я не думаю, что на самом деле существуют какие-то правила. По-моему, надо просто размышлять по ходу дела, учиться на собственном опыте и стараться исправлять ошибки и двигаться вперед. Ты не согласна?

– Не знаю, – тихо говорю я. Может, он и прав. Но тогда получается, что все эти годы я жила неправильно. Я старалась все-все делать, как полагается, словно по уставу. Вышла за Роба только потому, что ждала от него ребенка. Переехала домой на Кейп только потому, что понадобилась матери. Взвалила на себя кондитерскую, так как кондитерская – наше семейное дело, и я не могла позволить ему развалиться. Отказалась от мечты стать юристом – этот план не соответствовал тому, чего от меня ждали.

Сейчас я вижу, что, следуя каждый раз по пути наименьшего сопротивления, делая то, чего ждали от меня окружающие, я, наверное, лишила себя куда большего, чем даже догадывалась. А что если в результате я и человеком стала не тем, каким могла бы, должна была бы стать? Не потерялась ли настоящая я где-то там, на том «правильном» пути? И есть ли у меня еще время на то, чтобы обдумать и исправить ошибки и начать жить по собственным правилам? Успею ли я хоть что-то спасти и вернуть ту жизнь, которая мне предназначалась?

– Может, еще не поздно, – оказывается, я произношу это вслух.

Гэвин поворачивается ко мне.

– Никогда не поздно, – просто говорит он.

В полном молчании мы доезжаем до арочного Сагоморского моста через Кейп-Кодский канал. До рассвета еще часа два, и в полной темноте на пустынном мосту мне начинает казаться, что мы одни во всем мире. На дороге больше ни единого автомобиля. На чернильной глади воды под нами отражаются огни моста и домов по обе стороны канала. Их окна тоже кажутся мне отражениями, возносящимися в небо, к звездам. Звездам Мами. Наверное, никогда в жизни я не смогу посмотреть в ночное небо, не вспомнив бабушку и бесчисленные вечера, которые она проводила у окна, любуясь восходящими звездами.

Только на шоссе I-95, на подъезде к Провиденсу, Гэвин снова подает голос.

– Как у тебя дела с кондитерской? – спрашивает он. Я подозрительно вскидываю на него глаза.

– Что ты имеешь в виду?

Покосившись на меня, он снова переключает все внимание на дорогу.

– Анни упомянула, что происходит что-то неладное. Она слышала ваш с Мэттом разговор.

У меня душа уходит в пятки. Я и не догадывалась, что Анни все известно. И не хотела, чтобы она узнала.

– Да так, ничего особенного, – мямлю я, не желая обсуждать неприятную тему.

Гэвин, сдержанно кивнув, смотрит прямо перед собой.

– Я не собираюсь выведывать, – говорит он. – Давно понял, что ты стараешься со всем справиться сама. Просто хочу сказать, что, если захочешь посоветоваться или обсудить, я готов. Я же знаю, как важна для тебя кондитерская.