Физиология наслаждений - Паоло Мантегацца

Глава XXVIII. О наслаждениях надежды

Говоря о наслаждениях религиозного чувства, я упоминал уже о чарующих обаяниях надежды. Удивляюсь, как я мог не упоминать на страницах этого труда чаще о силе и прелестях надежды, так как чувство это сопутствует в течение всей жизни человека, сопровождая, шаг за шагом, все его радости и страдания, будучи неотлучной тенью всего испытуемого им в жизни. Надежда светла и радостна, как само солнце; невидима как воздух, освежающий нам грудь, она влияет благотворно на все дела и на мышление людей.

Надежда не составляет отдельного, примитивного в человеке чувства; это – не самобытная сила, исходящая из определенного пункта из какой-либо известной точки отправления. Она бывает произведением суммы аффектов, результатом напряженных желаний наших, страстно колеблющихся на пути своем к цели; словом, надежда – один из любопытнейших сложных феноменов нравственного мироздания. И от теплых областей сердца, и с холодных, оледенелых окраин ума одинаково несутся облака туманных надежд; легкие и быстрокрылые, они играют и вьются, уносясь к высотам еще неизвестных областей. Невещественные, как пожелания, стремительные, как потребность, они несутся как аромат сердечного аффекта, ищущего себе в пространстве сочувствия и братства; это – влияние интеллектуальной мощи, отыскивающей себе парус, с которым можно бы ей пуститься в неизведанную даль.

Своевольно и необузданно, как первый шаг юноши, пожелание взвивается сначала порывисто и бурно, не справляясь с указаниями компаса, не нюхая воздуха в пространстве, не ведая иной раз и самого пункта, к которому примыкает излюбленный им путь. Нетерпеливое и смелое, ему бы только уноситься ввысь; только бы наслаждаться прелестью свободного передвижения, взлетая выше и выше, без оглядки и сомнений. Но не все пожелания долетают до вожделенной, цели и вообще они не умеют летать по линии прямой и верной.

Дымчатые облака туманных и своенравных надежд, поднявшись быстро к высшим атмосферным слоям, внезапно останавливаются, дрожа и колеблясь в эфире, как в пустом пространстве. Там еле дышат благовонные зефиры, как бы в вечной дремоте; они подхватывают людские пожелания на лазоревые крылья и тихо реют с ними, колеблясь и трепеща, не давая им ни подняться до поднебесья, ни пасть в бессилии на землю. Вот это-то мягкое убаюкивание чувств и мыслей и составляет то веяние надежды, до которого доходят все людские страсти; это – то блаженное поднебесье, где наши пожелания вечно вьются, витая между бездною и небом, в ожидании смерти или жизни.

Читающим эти строки известны эти страны; всем нам случалось следить нетерпеливым взором за изменчивыми очертаниями летающих там грез, за гармоническим передвижением того, что зовется надеждой; у всякого из вас колеблется там свое, заветное облачко; все вы, волнуясь, следите за стаей легкокрылых пугливо-трепетных туманов, реющих там, в безбрежном эфирном океане. Да, это – море без воды и берегов, но, тем не менее, ужасны в нем бывают и мертвое его затишье, и сила внезапно поднимающихся бурь; облака наших желаний, эти клочки невесомого тумана, едва вышедшие из области надежд, подвергаются недугу страха, морской болезни, царящей в этой области таинственного океана. Времени от времени облачко, давно уже витавшее в одном и том же воздушном слое, не ниспадая долу и не в силах будучи подняться, внезапно падает, пускаемое леденящей волей человека. Тогда прекращается веяние легкокрылых надежд, и страдание заступает здесь вместо наслаждений. Благотворный луч солнца, случается, пронизывает теплотой своей стремглав ниспадающее облачко, и оно, снова дохнувшее теплом и жизнью, снова устремляется в высь бесконечности; так пожелания людские, то вздымаемые лучом счастья, то отражаемые треволнениями жизни, носятся между надеждой и страхом и альтернативами возвышения и упадка наполняют все существование человека. Случается, но весьма редко, что пожелание, затрепетав от напора внезапных надежд, взвивается бодро и метко, сразу достигая вожделенной цели.

Среди всех этих передвижений, витая пожеланиями в туманной атмосфере метеорных, более или менее туманных, проявлений, человек проводит большую часть жизни, то наслаждаясь живейшими радостями, то вынося пытки жестоких страданий. Вот легкий, едва очерченный набросок нескончаемого неизведанного мира; позднее, если судьба сохранит мне жизнь и силы, я попробую составить опыт нравственной метеорологии и вместе с тем запишу летопись человеческих надежд и опасений.

Главная, чарующая прелесть надежды состоит преимущественно в том беспрерывно колеблющемся движении пожеланий наших, чего-то выжидающих, чующих ежеминутно близость цели и вечно готовых ухватиться за нее. Первую степень наслаждений в этом направлении можно уподобить положению стоячего облачка, медленно трепещущего на одном и том же месте, ожидающего ветра, который, охватив его, унесся бы в желанную даль. Так многие из завистливых пожеланий человека, появившись смолоду на его небосклоне, пребывают всю жизнь на одном и том же пункте, вечно колеблясь и дрожа, но не падая и не возвышаясь. Все существование человека сводится иной раз к выслеживанию любимого облачка и к ожиданию, что вот-вот поднимется откуда-нибудь ветерок и взлетит с ним над бесконечными невзгодами долгой и тоскливой жизни.

Высочайшее из наслаждений испытывается тогда, когда пожелания наши, трепещущие от наплыва внезапных надежд, сразу доносятся к вожделенной цели. В быстроте этого полета столько наслаждений, что перо дрожит теперь в руке моей при одном воспоминании о прелести таких мгновений: спокойно нежась на мягком ложе дивных облачков, мы свободно дышим в атмосфере горных стран, то поглядывая на покинутые нами низменные юдоли, то впиваясь очарованными взорами в дальние горизонты, все шире и шире раскрывающиеся перед нами. Полет наш между тем становится все быстрее и быстрее, ускоряясь ровным, безмятежным ходом и вызывая яркий румянец на щеках воздухоплавателя, который ухватывается наконец за вожделенную цель с восторгом спазматического наслаждения. Наибольшее, может быть, из всех радостей человеческих ощущается тогда, когда уповаемое становится действительностью, т. е. когда последняя из вибраций надежды сливается с первым трепетом удовлетворения.

Другой источник наслаждений возникает из переменного чередования взлетов его и ниспадений, из беспрерывных перипетий страха и надежды. Для некоторых людей бури, вызываемые таким образом, неопределенностью этих треволнений, и составляют главную прелесть наслаждения; иные искусственно и преднамеренно охлаждают и конденсируют облачка свои с тем, чтобы, внезапно сгустившись, они начинали бы опускаться стремглав и вновь подниматься от вновь навеянной на них теплоты. Эта игра нравственной аэронавтики не всегда оказывается, однако, безопасной. Дерзкий воздухоплаватель, сгустив поддерживающее его облачко, с ужасом видит иной раз, как потухают одна за другой искорки, приготовленные им для подогревания собственных надежд и пожеланий, и он опускается ниже и ниже, летит стремглав в бездну отчаяния и безнадежности.

Нет возможности описать здесь все разнообразие этих нравственных перипетий, и потому выберу наугад несколько образцов, могущих напомнить людям о тех теплых мгновениях, переживаемых при переходах от страха к надеждам и от страданий к радости. Мы получаем письмо, давно нами ожидаемое, но в получении которого мы начали уже отчаиваться. Не только почерк адреса нам знаком, но и почтовая марка возбуждает надежду, что конверт этот прислан любимой, обожаемой нами рукой. Эта надежда вызывает улыбку радости на устах, спирая дыхание в груди; мы смотрим на письмо, не дерзая сломать печати. Здесь скрывается уже подписанный, быть может, приговор, здесь запечатано решение нашей судьбы. Сгорая от нетерпения, мы боимся; мы вертим конверт дрожащими руками, вглядываясь в буквы адреса, желая предугадать по очертаниям их, по форме и верности печати, по складкам и величине листа расположение духа писавшего для нас строки. Наконец мы собрались с духом, и печать сломана; лист развернут; жадные взоры глянули на содержание и снова поднялись, и мы стоим, соображая и комментируя содержание письма… К чему бы распространяться так долго, если бы оно содержало отказ, к чему так долго строчить пустые утешения?.. В эти немногие минуты все оказывается для нас пыткой и все утешает нас; в одно мгновение грудь нашу сжимает и расширяет спазм радости и горя, не имеющий названия на языке человеческом.