Вдруг выпал снег. Год любви - Юрий Николаевич Авдеенко

(был ли там летчик? Кажется, был), сидели под скалой у холодного ручья, прозрачного и розоватого от предвещающего ветер заката. — Ты, Прокопыч, не горюй. С нами не пропадешь. А выродка Городецкого, я полагаю, нужно приговорить к расстрелу. Ваше мнение, товарищи?

Солдат, фамилию которого Матвеев теперь не помнил, вонзил финку в землю. Матросы сурово кивнули.

— Единогласно, — заключил Матвеев. — Приговор привести в исполнение в течение суток.

…Им повезло. В девять часов вечера Прокопыч привел их к дому Городецкого. Замок ломать не пришлось, так как дверь в дом была распахнута, а сам Городецкий запирал свинарник, где громко хрюкали свиньи.

Собака, цепь которой была прикреплена к проволоке, тянувшейся через двор, проспала появление разведчиков. Она, конечно, не спала. Но, если так можно сказать по отношению к псине, прозевала, проморгала, прошляпила.

Кто-то из матросов перерезал ей горло раньше, чем она успела открыть пасть.

Городецкий сунул было руку в карман. Но матрос, огорошив его матом, предупредил:

— Не баловаться. Руки к небу.

Приблизившись к свинарнику, лейтенант Матвеев спросил:

— Городецкий Антон Михайлович?

— Да, — прошептал трясущимися губами староста.

— Я лейтенант Матвеев. Со мной военнослужащие Красной Армии и Флота.

— Очень ра-ад, — выдавил совершенно потерявший голову староста Городецкий.

— Кто в доме? — быстро спросил солдат, фамилию которого Матвеев теперь не помнил.

— Моя жена.

— Гостей нет?

— Нет.

— Пошли в дом.

В комнате светила керосиновая лампа; фитиль был вывернут щедро, и лампа хорошо освещала комнату и кровать, что стояла у противоположной стены под большим ковром с восточным орнаментом. На кровати лежала женщина средних лет. Интересная. Увидев незнакомых вооруженных людей, она довольно-таки смело приоткинула одеяло и подняла голову, опираясь локтем на белую высокую подушку.

Солдат хмуро обвел взглядом комнату, задержался на керосиновой лампе. Потом поднял автомат и громко сказал:

— За измену и предательство бывшего учителя Городецкого, ныне врага…

— Послушайте! — вдруг выкрикнула женщина. Глаза ее были как два раскаленных угля. Дышала она часто. — Пощадите!

— Что?! — сурово спросил солдат, фамилию которого Матвеев теперь не помнил.

— Не надо! Не трогайте его! Он не враг! Он не враг! Он такой слабый. Он ничего не сделал. Совсем ничего. Его заставили. К нему пришли немцы и заставили… Не он, кто-то другой стал бы старостой… Он только слабый.

— А списки семей коммунистов… и командиров кто составил? — Матвеев чувствовал, что ему трудно говорить, наверное, от напряжения. Голос его звучал сухо и не очень громко.

— Они потребовали. Они грозили! — еще громче закричала женщина. Вскочила с кровати, увидев, что солдат, фамилии которого Матвеев теперь не помнил, приблизился к ее трясущемуся от страха мужу.

— На колени! На колени! — закричала она. На ней была нижняя рубашка, не ночная, а обыкновенная, короткая, малинового цвета. Бретелька сползла с гладкого белого плеча.

Кто-то из матросов не удержался, сказал беззлобно:

— Во, курва, сиськи на немецких хлебах разъела.

— Дурак! — истерично выкрикнула женщина. — Они у меня с восемнадцати лет такие.

Потом она схватила мужа за плечи, придавила его вниз. Он рухнул на колени, безвольно свесив голову. Видимо, понимал, что все равно прощения не будет…

— Надо кончать, — сказал лейтенант Матвеев. И добавил: — Именем народа…

9

Офицерское общежитие — три коттеджа финского типа. В два этажа каждый. Узкие крутые лесенки внутри. Скрипят. Двери скрипят тоже. Отопление печное. Обслуживают печки дневальные солдаты.

Лейтенант Березкин занимает комнату на втором этаже вместе со старшим лейтенантом Хохряковым. Комната хорошая. Квадратная. Рядом мезонин, дверь туда не заколочена. Можно выходить, дышать свежим воздухом. Но физзарядку делать нельзя. Старый мезонин. В аварийном состоянии. Не исключено, что подпрыгнешь и вместе с полом окажешься на земле.

Лейтенант Березкин — человек замкнутый. Потому готов жить с любым соседом, лишь бы тот не курил. К сожалению, Хохряков курит. Хохряков не то чтобы болтлив, но разговорчивый. К тому же разговоры его далеки от проблем боевой и политической подготовки. Вертятся прежде всего вокруг знакомых женского пола, живущих в далеких больших городах и якобы изнывающих сердечной тоской по красавцу Хохрякову.

Когда Хохряков заводит свое, лейтенант Березкин делает вид, что слушает соседа, однако мысленно в тот момент бывает далеко от стен офицерского общежития. Правда, к месту и не к месту каждые три-четыре минуты повторяет свое любимое:

— Великолепно сказано!

Иногда в целях профилактики, стараясь предотвратить спортивно-амурный разговор, лейтенант Березкин неожиданно спрашивал только что вошедшего в комнату веселого Хохрякова:

— Скажите, Савелий, не считаете ли вы возможным рекомендовать сержантам более интенсивную методику подготовки к занятиям? Мне кажется, что вас, как и меня, мучает вопрос расхода учебного времени. Как было бы прекрасно, если бы ни одна минута занятий не расходовалась впустую. Прежде всего надо серьезно подумать о подготовке сержантского состава к занятиям. Это очень важный этап в работе командира взвода. Конечно, сержанты имеют определенную подготовку, но уже по крайней мере за два дня до проведения занятий они должны войти в тему, осмыслить вопрос как можно глубже…

Хохряков поначалу терялся перед внезапными контратаками вкрадчивого Березкина. Замирал, едва переступив порог, слушал лейтенанта с испугом и удивлением, как если бы тот сообщил о пожаре на складе боепитания.

— Командир отделения сержант Лебедь на занятиях по строевой подготовке за целых два часа ни разу не заглянул в конспект и тем более в строевой устав, хотя я своими глазами видел и устав, и тетрадь в правой его руке. Когда с течением времени он закончил работу с отделением и перешел к повторению вопросов индивидуальной строевой подготовки, у меня вкралось сомнение, готовился ли сержант Лебедь к занятиям вообще. И вот, Савелий, представьте мою радость и мое удивление, когда Лебедь доложил мне, что провел занятия согласно плану.

— Где план? — спрашиваю я.

— Вот, — показывает тетрадь сержант Лебедь.

— Но вы же ни разу не заглянули в нее, — упрекнул я.

— Товарищ лейтенант, — сказал Лебедь, — я помню план наизусть.

— Великолепно сказано, — ответил я. — Но позвольте вам не поверить.

— Вы обижаете меня, товарищ лейтенант. — И Лебедь начал читать план наизусть, будто это было стихотворение классика русской литературы: — План проведения занятия по строевой подготовке со 2-м отделением. Тема. Перестроение отделения из развернутого строя в походный и обратно. Цель. Научить солдат быстрым и четким действиям при перестроениях отделения. Руководство. Строевой устав, статьи 86—111. Форма одежды. Повседневная, с оружием. Место. Строевой плац. Время 2 часа. Ход занятия. Вывожу отделение на плац, проверяю заправку — 5 минут. Тренирую по ранее отработанным приемам: построение на месте, повороты на месте — 5 минут…

— И представляете, Савелий, сержант Лебедь рассказал весь план занятий, словно прочитал его. Как вы думаете, Савелий, должен