Девочка в красном пальто - Кейт Хэмер

– Ой, правда? А я думала, что косметику делает «Л’Ореаль».

К моему удивлению, пастор Монро фыркает от смеха, и я думаю: тебе нравится, когда дедушка выглядит дураком, потому что тогда ты чувствуешь себя на высоте. Дедушка снова отворачивается к окну, и мне его жалко, потому что у пастора Монро огромный дом, а у нас нет ничего, так как дедушка не умеет устраиваться в жизни. Я засовываю руку под плед, нащупываю его руку, сухую и шишковатую, и кладу свою сверху.

Толпа, которая движется по дороге рядом с джипом, становится гуще. Впереди едет автобус, на его дверцах нарисован большой крест, из которого вырываются языки пламени.

Мы паркуемся в VIP-зоне, которая отделена натянутой веревкой. На многих машинах имеются надписи вроде «Я отдал свое сердце Иисусу. А ты?» и картинки – большое сердце в виде огненного шара. Увидев это, я прижимаю руку к своему сердцу, потому что оно тоже начинает пылать.

Я смотрю на небо.

Раньше оно было голубое, а теперь побелело. Сегодня такой день, когда дышится тяжело и воздух наполнен какой-то тревогой, – вроде того, когда мы ночевали в канаве.

Дедушка достает из джипа потертую синюю спортивную сумку.

– Тут твое платье.

То самое платье, которое я получила на свой поддельный день рождения, когда мне исполнилось девять лет. Тогда оно подходило мне по размеру и сидело хорошо, как все вещи, которые покупала Дороти. Но сейчас я с трудом влезаю в него. Если есть что-то хорошее в бегстве Дороти, так это то, что я снова стала носить джинсы.

– Это старье, – говорю я. Поверить не могу, что он таскает за собой такой хлам. – Зачем ты взял это барахло?

Я заметила его в сумке, разложенное поверх других вещей, еще когда мы были у Монро. Мое платье с кружевными оборками, которое напоминает старомодную нижнюю юбку. А под ним галстуки. Библия с выемкой. Шмотье из нашей прежней жизни с Дороти.

– Ты сможешь переодеться, если захочешь.

– Ладно, посмотрим, – бурчу я.

Дедушка с Монро перестают обращать на меня внимание. Они оба устремляются вперед, притворяясь перед самими собой, что они молоды и полны – как бы это выразиться – напора. На обоих длинные черные пальто, а на Монро еще и шляпа. Они занимают очень много места, пока идут между машинами от парковки к палаткам, туда, где люди собрались и ждут их. Дедушка сегодня хромает гораздо меньше, как это бывает всегда, когда он возбужден.

Я снова смотрю на небо.

– Чего ты там высматриваешь? – спрашивает Монро, обернувшись. Улыбка сошла с его лица, так что больше не видны его зубищи. А с закрытым ртом его лицо похоже на гладкую желто-розовую дыньку с моргающими глазками.

Я не могу сдвинуться с места ни за какие коврижки. У неба ненормально белый цвет, мои ноги приросли к земле. Я вижу в воздухе завиток ледяного ветра, он касается моего лица. Белое небо набухает, колышутся тени, вспышка выхватывает дедушку и Монро, которые стоят рядом со мной. Давно такого не было. Когда-то я говорила дедушке об этих состояниях, а он ответил, что это, наверное, побочный эффект от тех лекарств, которые мне давали, когда везли сюда, потому что я тогда сильно заболела. Но я думала, что все давно прошло.

– С ней такое бывает иногда, – суетится дедушка и с кряхтением опускается, несмотря на боль, на колени передо мной. Он берет меня за лодыжки и пытается оторвать мои ноги от земли. – Ничего страшного, сейчас пройдет. Это не продлится долго.

Монро засовывает руки в карманы, спирали холода завиваются вокруг него, как будто он нюхал что-то белое и чихнул. Он их не видит, как я, но чувствует и слегка дрожит.

– Я надеюсь, что не продлится, Деннис. У меня были, конечно, сомнения на ваш счет. Но я рискнул, поставил на карту свою репутацию. Если она будет выделываться…

– Нет, нет, она не будет. Кармел, ну помоги же мне немного!

Бац! И я прихожу в себя, а мои ноги вновь подчиняются мне.

– Не волнуйся, Додошка. – Я протягиваю руку и глажу его седые волосы, они оказываются неожиданно шелковистыми, как будто он воспользовался бальзамом-ополаскивателем «Пантин», который стоит в ванной у Монро. Может, мы с дедушкой не так уж сильно различаемся?

– Вот, видишь, – говорю я и отрываю ногу от земли.

Монро вынужден подать дедушке руку, чтобы помочь ему подняться.

Мы переходим через дорогу и направляемся к палаткам. Между ними протоптаны пыльные тропинки. Валы холода еще не докатились сюда, или, может, они находятся так высоко, что я не в состоянии их ощутить. Из палаток доносятся молитвы и песнопения. Это звучит примерно так: бормотание – вскрик, бормотание – вскрик. Я знаю, что бормотание – это проповедник, который говорит про Господа, а вскрик – это толпа, которая возглашает «Аллилуйя».

– Смотри, Додошка, смотри! – Я останавливаюсь, и дедушка с тревогой глядит на меня – не приключилось ли что-нибудь со мной опять, но я указываю ему на другой конец поля, где из земли торчит огромный черный крест, который вонзается в белесое небо.

Монро усмехается:

– Эффектная декорация, как считаете?

Я киваю, но дедушка стоит как вкопанный и не сводит глаз с черного креста.

– Это орудие Высшего суда, – говорит он.

– Что еще такое? – спрашивает Монро. Очевидно, что мы с дедушкой его раздражаем. Все эти осложнения и остановки, вместо того чтобы быстро дойти до места и начать.

– Сегодня. Сегодня свершится суд надо мной.

Дедушка трясется весь с головы до ног, и, по правде говоря, мне делается страшно. Он старый и слабый, но ближе его у меня никого нет после мамы и папы. Бог знает, что бы вообще со мной стало, если бы не он.

– Да за что тебя судить? – спрашивает Монро.

– За Мёрси. За то, что бросил ее там…

– Да вот же она, стоит перед тобой.

Дедушка переводит взгляд на мое лицо:

– Ах… да.

Но я-то знаю, что он говорит не обо мне, и вся покрываюсь мурашками.

– Ну ладно, старина. – Монро разговаривает с дедушкой, как с домашней скотиной. – Успокойся, старина. Не будет сегодня никакого суда. Это просто декорация, для эффекта.

Мы заходим в палатку, которая раскинута в самом углу поля. Я сижу на сцене, которая покрыта синим ковром, болтаю ногами.

Из микрофонов доносится шум, голоса. «Слышно, слышно меня?»

Монро с дедушкой возятся с микрофонами, настраивают их. Слышно, как они посмеиваются. Они похожи на двух проказничающих школьников, пока дедушкин смех не переходит в кашель, а затем в хрип.

Я смотрю в пустой зал. Скоро все стулья заполнятся. Дедушка будет произносить проповедь, но все будут ерзать, скучать и ждать главного аттракциона. Главный аттракцион – это я. Сейчас они придут. Притащат свои больные ноги и руки. Своих больных детей. Свои больные кости и незаживающие ожоги. Свои болезни, с которыми они не могут обратиться к врачу, потому что у них нет страховки. Я уже слышу, как они шумят, галдят, требуют начинать, и от их натиска мне хочется лечь прямо тут, на сцене, и уснуть.