Король Карелии. Полковник Ф. Дж. Вудс и британская интервенция на севере России в 1918-1919 гг. - Ник Барон

Если Мейнард действительно счел необходимым приказать Вудсу воздержаться от «политической деятельности» — значит, главнокомандующий на самом деле чувствовал, что его подчиненный переступил границы профессионального военного поведения. В свете свидетельства Линдли тот факт, что Мейнард не упоминает этот эпизод в своих мемуарах, также дает основания подозревать, что он считал действия Вудса не вполне уместными, но хотел сохранить великодушное молчание по этому вопросу, не желая подвести того, кого он искренне уважал за военный профессионализм. С другой стороны, Мейнард мог, разумеется, отдать подобный приказ лишь для того, чтобы успокоить своих разгневанных союзников или утешить дипломатическую чувствительность Линдли. В конечном итоге, можно утверждать, что все белогвардейские и британские генералы и дипломаты принадлежали к одной и той же мурманской «клике» (как назвал ее Вудс, см. с. 119), и поэтому нельзя считать, что их высказывания, взятые каждое в отдельности, подкрепляют друг друга.

Однако левый финский политик Оскари Токой предложил схожую интерпретацию роли Вудса в своих мемуарах, хотя он смотрел на события совершенно с иной политической точки зрения и его представления сложились в другой обстановке (никакой связи с Мурманском у него не было), когда он в течение двух дней был гостем Вудса в Кеми в начале февраля и потом недолго в апреле. Он также прекрасно знал о том, что у британцев не было никаких «планов» по захвату Карелии и что у карельского националистического движения была предыстория, о которой намеренно ничего не желали знать белогвардейцы и британцы, поэтому он был более осведомленным и менее пристрастным наблюдателем. По мнению Токоя (он писал в 1950-е гг.), «предложения съезда и независимость Карелии нашли поддержку у командира Карельского Легиона Вуда , который был ирландцем и ярым сторонником независимости Ирландии»[254].

Характеристика Вудса как ирландского националиста, данная Токоем, является весьма любопытной. Этот финн был проницательным и очень умным политиком, и сложно поверить, что он неправильно интерпретировал политические взгляды Вудса в тот момент, хотя вполне возможно, что при написании мемуаров три десятилетия спустя память могла его подвести. Скорее всего, Токой связал Вудса с ирландским сепаратизмом под влиянием карельского трилистника, о котором часто вспоминают в «фольклоре», связанном с этими событиями. Можно предположить, что ольстерец сам догадывался о неизбежности этой путаницы, когда придумывал эмблему полка и флаг, и не придал этому большого значения.

Несомненно, утверждение Вудса о своей пассивной роли, заключавшейся в том, что он всего лишь дал карелам рекомендации, является искренним, но при этом так же очевидно и то, что его отношение и поведение получили совсем иную оценку у других людей, как в то время, так и позже. Если Вудс активно воодушевлял и продвигал карельский вопрос, который любой беспристрастный наблюдатель, при всей вере в его благородство и романтичность, не мог не оценивать как безнадежный, он должен был разделить ответственность и за последствия его неудачи. Вероятно, громогласное возмущение, которое в последующие годы Вудс высказывал по поводу того, что он считал надменным, аморальным, предательским и лицемерным поведением британских правящих классов, было вызвано не дававшим ему покоя сознанием собственного нечаянного соучастия в крахе маленькой нации. Возможно, Вудс чувствовал, что имперская элита также предала его собственный идеал империи.

* * *

В мемуарах Вудса особенно туманна последовательность событий, произошедших в течение следующего полугода до эвакуации, когда он вел все более и более тяжелый и, в конечном итоге, проигранный арьергардный бой против роспуска своего полка, оказавшегося под ударом как извне, так и изнутри, пока в результате сочетания заговоров, сложных обстоятельств и своего собственного несгибаемого упрямства он, в конце концов, снова не потерял свою командную должность.

Карелы упрямо не желали признавать официального отказа Британии на поданную ранее петицию и в начале марта послали Мейнарду протоколы своего февральского съезда, чтобы доказать, что их политическая деятельность далека от подготовки восстания. После встречи с Ермоловым, состоявшейся 11 марта, Мейнард прислал карелам ответ, в котором отвергал их требования на самоопределение как «абсурдные», отказывал во всех их просьбах и в очередной раз высказывал свое убеждение, что «из-за своего неразвитого состояния Карелия в настоящее время не может существовать как независимое государство»[255].

Согласно мемуарам Мейнарда (в хронологии которых присутствуют ошибки), Ермолов настаивал на немедленном аресте и наказании карельских главарей, но британский генерал отговорил его от каких-либо радикальных действий, так как верил, что они спровоцируют мятеж. Он предложил, чтобы вместо этого Ермолов ограничился суровым выговором и предупреждением лидерам карелов[256]. После этого Ермолов приехал в Кемь, где обрушился на Карельский национальный комитет с яростной бранью и среди всего прочего назвал их (согласно мемуарам Вудса, где также допущена ошибка в датировке, с. 143) «мятежными свиньями и дворнягами, чей выводок нужно истребить под корень».

Теперь невозможность примирения ни у кого не вызывала сомнений. В марте, после этих событий, Карельский национальный комитет послал Мейнарду длинный документ (снова через Вудса), в котором совершенно оправданно указал, что «содержание письма совершенно не основывается на принципах ни демократии, ни автономии различных народов, хотя Союзные Правительства провозгласили торжественно, что эти принципы будут основой их настоящей политики» (см. с. 141).

После этого национальный комитет рассмотрел каждый из пунктов, которые сделал в своем письме их главнокомандующий. Они заявили, что члены комитета получили демократические мандаты от местного населения, что их просьбы присутствовать в Париже или на Принкипо соответствовали условиям, объявленным в связи с этими встречами, что они не могли высказать своего мнения по поводу формирования белогвардейского Временного правительства Северной области или назначения вице-губернатора (подразумевалось, что они не считают эту власть законной) и что белогвардейцы намеренно исключают карельское население из предстоящих выборов в новое кемское земское собрание и из участия в работе самого земского собрания, так как официально утвержденным языком извещений и протоколов объявлялся только русский язык. В заключение они писали, что карелы больше ничего не ждут от союзников, за исключением того, чтобы им не мешали добиваться своих собственных целей и чтобы союзники не поддерживали белогвардейских империалистов.

Сложилась патовая ситуация. Каким бы «исключительно непримиримым» ни считал Мейнард Ермолова, он не мог позволить обострить отношения со своими белогвардейскими союзниками, так как успех британского отступления зависел от продолжения их сотрудничества. Тем временем карельские солдаты в Кеми самым явным образом давали понять свое нежелание переходить под командование русских офицеров. На юге олонецкие карелы, согласно Дрейк-Брокману, были «чертовски злы» на кемский полк, на который они больше не могли положиться в своей борьбе против красногвардейцев, наступающих из Петрограда. Теперь южные карелы размышляли, что им, возможно, стоит пригласить белофиннов обратно на свои земли, чтобы те помогли отразить вторжение большевиков[257]. В Кандалакше все большее беспокойство проявляли красные финны, ожидавшие исхода переговоров между британским и финляндским правительствами по вопросу их репатриации. В Мурманске белогвардейцы заявляли о бескомпромиссном неприятии всех финнов, как белых, так и красных, и всех карелов, и в то же время, не переставая, пререкались друг с другом. Трудная ситуация быстро превращалась в очень трудную.