На секретной службе - Сергей Донской

Бугры и впадины мелькали с бешеной частотой, сливаясь в сплошное неразличимое месиво. Столбы света от фар джипа то взмывали к небу, то упирались в землю. От сумасшедшей тряски зуб на зуб не попадал, а селезенка издавала звуки, напоминающие кваканье лягушки.

Штейн слегка приободрился, когда выскочил на относительно ровную глинистую дорогу, рассекающую сплетение ободранных кустов. На скорости он обязательно оторвется от русского. Лишь бы не подвели нервы и зрение.

Пахнуло серой и мусорной свалкой. Она находилась сразу за пологим холмом, через который перевалили поочередно «Чероки», «Нива» и увязавшаяся за ними «Ауди». Все три машины миновали спуск и помчались вдоль дымящихся гор мусора. Под колесами лопались жестянки, трещали доски, шуршали раздавленные картонки. Свалка растянулась на несколько сотен метров, отравляя ночь своим невыносимым зловонием.

Сразу за ней началась узкая асфальтовая полоса, корявая, как потрескавшаяся короста. Вдали заманчиво мигали и переливались огни Одессы, благополучное возвращение в которую стало смыслом всех действий Сида Штейна. Он даже собирался вознести молитву небесам, когда с недоумением обнаружил, что оранжевая «Нива» мчится не позади, а рядом, развивая по бездорожью такую же скорость, с которой ехал он сам. Более того, этот чокнутый русский Джеймс Бонд умудрялся целиться в него из пистолета!

– Don’t shoot! – завопил Штейн, путая русские и английские слова. – Не стреляй! You are crazy… Я не хочу… Я не хотел.

Едва различимые звуки выстрелов оборвали эти бессмысленные вопли. Огненная вспышка в голове Штейна была столь яркой, что он ослеп – ослеп навсегда.

Потерявший управление «Чероки» врезался в бетонную плиту с торчащими из нее стальными прутьями, оторвался от земли, кувыркнулся в воздухе и грохнулся на смявшуюся крышу.

Штейн, торпедой протаранивший лобовое стекло, ничуть не обеспокоился по этому поводу. Вот уже как три с половиной секунды он был не жилец на этом свете.

* * *

Не до жиру, быть бы живу.

Мысленно попрощавшись с гонораром, Шурик ударил по тормозам. Цепляясь задними колесами за асфальт, «Ауди» пошла юзом. Запахло паленой резиной.

Сплюнув выступившую из десен кровь, Шурик выбрался наружу и взял пистолет обеими руками.

Успевшая развернуться «Нива» находилась в ста метрах от него, работая на холостых оборотах. Потом ее фары вспыхнули ярче, и она рванулась вперед.

Облокотившись сведенными вместе руками на открытую дверцу, Шурик заработал указательным пальцем, целясь чуть выше слепящих его фар. Стрелял он почти в упор и с такой дистанции, что пули наверняка прошивали «Ниву», словно лист пенопласта.

Шурик почти физически ощущал, как они дырявят грудь противника, вырывая куски мяса из его спины. Опьянение собственной удалью заставляло его выкрикивать что-то торжествующее.

Он еще кричал, когда оранжевый вихрь смел его вместе с дверцей «Ауди», забросив в такую непроглядную тьму, что выбраться оттуда на свет божий уже не представлялось возможным.

Там не было необходимости стрелять и убивать, оружия там тоже отродясь не водилось.

А палец умирающего все дергался и дергался, попусту гоняя ночной воздух.

Возвратившись к перевернутой «Тойоте», Бондарь вышел из машины. Потрогал стволом «беретты» подбородок. Спросил у корчащегося на земле парня:

– Тебя как зовут?

– Лёва, – простонал тот.

– Плохи твои дела, Лёва.

– Сам знаю, что плохи. Рулевая колонка брюхо проткнула.

Надеясь вызвать к себе сострадание, парень оторвал от живота окровавленные ладони и выставил их перед собой.

Бондарь даже не взглянул на протянутые к нему руки. Он достаточно повидал крови на своем веку. Та, которую проливали враги, оставляла его равнодушным.

– Твоя главная беда не в проткнутом брюхе, Лёва, – сказал он. – Мы ведь уже встречались с тобой, верно? А ты не сделал соответствующих выводов.

– Сделал, – страстно произнес раненый. – Сделал выводы.

– И какие же?

– Ну его на хрен, этого американца толстозадого. Не стану на него больше работать.

– Что ж, разумно. Это правильное решение, я полагаю.

– Да? – Глаза парня загорелись отчаянной надеждой. – Вы отвезете меня в больницу?

– Я не договорил, Лёва, – сказал Бондарь. – Правильные решения хороши лишь тогда, когда они осуществляются своевременно. А ты свое решение принял поздно.

– Нет! Я хочу жить! Пожалуйста!

– Просишь о помиловании? – спросил Бондарь, почесывая подбородок стволом «беретты».

– Да-да, – закивал Лёва.

– Прошение о помиловании рассмотрено и отклонено.

Подтверждением сказанному стала пуля, впившаяся в переносицу Лёвы.

Пистолет в руках Бондаря сменился сигаретой и зажигалкой, позаимствованными в бардачке «Нивы». Прикурив, он глубоко затянулся и выпустил дым сквозь стиснутые зубы. Итак, шесть-ноль в его пользу. Шесть трупов. Это чистый счет, без погибшего от шальных пуль Максима Кривченко. С ним и с арестованной Катериной Левыкиной получается восемь-ноль. Партия выиграна вчистую. Эпитафией к ней могли бы стать слова Милочки, произнесенные незадолго до ее гибели.

Читать про приключения гораздо приятнее, чем принимать в них непосредственное участие…

Бондарь посмотрел в пустые глаза мертвеца, который еще недавно полагал, что будет жить вечно. Вздор. Вечной жизни не бывает. Вот смерть – она вечна.

Втоптав окурок в землю, Бондарь вернулся в машину и покатил прочь, меланхолично насвистывая мелодию песни про дорогу в ад.

Впрочем, дорога, по которой он ехал в настоящий момент, вела всего-навсего в опостылевшую Одессу.

Глаза Пинчука были наполнены болью. В глазах Оксаны плясали бесенята.

– А потом я поднялась к нему в спальню, – сказала она. – В одном только халатике. И сама легла к нему в постель.

– Врешь ты все, – выдавил из себя Пинчук. – Врешь, врешь!

– Какие тебе нужны доказательства? Рассказать тебе, где у него родинка? Как он скрипит зубами, когда кончает? Но ты же все равно не сможешь проверить. Вряд ли он проделает это с тобой, старый пень.

– Замолчи, тварь! Замолчи, шлюха!

Оксана отрицательно помотала головой. Не затем она затевала этот разговор, чтобы пойти на попятный. Теперь, когда надежда на Катерину исчезла, полагаться можно было только на себя, и Оксана делала все, что было в ее силах.

Уговорила мужа купить пистолет. Рассказала ему о своих мнимых и настоящих изменах. Теперь у него имелась отличная возможность избавиться от мук ревности и позора. Закрыться в сортире и пустить себе пулю в лоб. Или в сердце, неважно. Главное, чтобы Григорию Ивановичу очень захотелось сделать это. Как той ночью, когда лишь врожденная трусость не позволила ему довершить начатое.