В когтях неведомого века - Андрей Ерпылев

Шут первым начал скидывать окутывающий его плащ.

– Вы думаете, успеем? – грустно пошутил Арталетов в духе поручика Ржевского.

– Прекратите. – Леплайсан шутить сегодня утром был не намерен ни в какую, наверняка был с похмелья. – Лучше скидывайте одежду.

– Зачем?

– Поменяемся нарядами, дурья вы голова! – рассердился Людовик. – И вы спрыгнете. А я – вместо вас…

– Вас же сожгут!

– Вот еще! Нашли дурака! Когда вы будете в безопасности, я откроюсь. Меня же каждая собака в Париже и окрестностях знает!

– Нет, Людовик… Я, знаете ли, как-нибудь сам. Помните, что мне герцог Домино предсказал? Что я в воде не утону и в огне не сгорю. В Сене я не утонул…

Леплайсан от досады стукнул себя кулаком по колену:

– А если он ошибся?

– Герцог Домино никогда не ошибается! – торжественно проговорил Георгий, подняв вверх указательный палец. – Сегодня я лично имел возможность в этом убедиться. Вам пора выходить, Людовик. Мы почти приехали…

Друзья обнялись напоследок, шут перекрестил приговоренного, смахнул непрошеную слезу и канул в толпе…

* * *

Предстоящее шоу не шло ни в какое сравнение с так и не состоявшейся казнью Жанны.

Чтобы лицезреть сожжение колдуна, сотворившего свое черное дело не где-нибудь под покровом темной грозовой ночи в отдаленном чертоге, а прямо посреди столицы средь бела дня, собрались не только парижане и жители близлежащих городков и деревень, но и обитатели таких отдаленных провинций, как Лангедок и Бретань. Собирались загодя, семьями, будто на ярмарку или церковный праздник, а места на площади занимали чуть ли не за сутки, предпочитая лучше помаяться несколько часов без крыши над головой, чем догадываться по воплям счастливчиков, что происходит в эпицентре действа. Неслыханное дело: чердачные места шли по серебряному экю с человека, окна, выходящие на площадь, – по золотому, а балконы – аж по пять! Такого не было даже во время четвертования знаменитого Людоеда, имевшего аншлаг и вошедшего в анналы. Но, несомненно, лучшее из всех нескольких тысяч собравшихся на площади место было у Георгия.

Он стоял на вершине высоченного холма, сложенного из первоклассных сухих поленьев, обошедшихся казне в немалую сумму, и обложенного по периметру добротным хворостом, который должен был вспыхнуть, как порох, от малейшей искры, стоял, на совесть прикрученный к тщательно оструганному, чуть ли не отполированному, столбу новенькими, сверкающими на солнце цепями. Король не поскупился на последний подарок для своего друга, профинансировав все самое лучшее. Да и денек выдался на славу и, несмотря на ранний час, припекало не хуже, чем в полдень. В толпе сновали продавцы пива, сладкой воды, леденцов на палочках и соленых орешков, у стены монастыря кармелиток за ночь воздвигли несколько палаток, торгующих всякого рода сувенирами и козырьками от солнца, а прямо у подножья костра расположились со своими мольбертами художники, среди которых Арталетов различил своего знакомого Малыша Клуэ, ослепительно улыбнувшегося ему и помахавшего беретом. Всего за двенадцать денье художники предлагали любому желающему быть запечатленным на фоне приговоренного к сожжению колдуна, по желанию заказчика, в любой творческой школе – от сугубого реализма до фантасмагории в стиле Иеронима Босха, с сонмами адских монстров, витающих вокруг корчащегося в языках пламени грешника и готовых утащить его черную душу в ад. Один, суровый и нахмуренный испанец, сам несколько смахивающий на монаха, творил в манере, напоминающей кубизм, но, к слову сказать, желающих быть запечатленными в последнем стиле было не в пример меньше, чем поклонников Босха или предшественников Сурикова.

Улучив момент, палач сделал вид, что хочет поправить и без того на совесть закрепленные цепи, и наклонился к уху осужденного, прошептав одними губами:

– Сударь, одна персона, имя которой я не считаю нужным называть, щедро заплатила мне за то, чтобы я облегчил ваши мучения…

– Что-что? – не понял Георгий. – Облегчил?..

– Да! – досадливо поморщился заплечных дел мастер, воровато оглядываясь. – На ваш выбор: удавка или кинжал… Я бы лично предложил удавку. Намного более эстетично и вообще… Я, признаться, лучше владею этим… э-э-э… инструментом…

Арталетов поежился: откровенно говоря, оба «инструмента» ему как-то были не по душе. Вряд ли герцог Домино имел в виду это, когда обещал Георгию, что в огне не сгорит. Он ведь тогда был в белом… Хотя, может быть, это у него юмор такой?

– А обойтись нельзя как-нибудь?

– Каким образом? – Шепот палача был преисполнен трагизма. – Если бы меня уведомили хотя бы за пару часов до казни, я бы, конечно, в лепешку расшибся, но раздобыл бы для вас яд. Очень удобно: держишь облатку во рту, а когда пламя разгорается – раздавливаешь ее зубами…

– Вы меня не поняли, месье, – перебил добряка Георгий, которого уже мутило от всех этих подробностей. – Я в том плане, что… как бы вообще избежать этой… э-э-э… процедуры?

– Побойтесь Бога! – зашипел возмущенно папаша Кабош. – Я ведь не заговорщик какой-нибудь, а дипломированный палач! Казнить – моя профессия! Облегчить мучения из христианского милосердия – еще куда ни шло, но побег… Скажите лучше: выбрали вы что-нибудь конкретное или мне действовать на собственное усмотрение?

Жить Арталетову оставалось считанные минуты, и еще более укорачивать отпущенный ему земной путь казалось кощунством…

– Знаете, – решительно ответил он доброхоту, – я как-нибудь попробую обойтись… Деньги за мое… э-э-э… за помощь можете оставить себе.

Палач выглядел оскорбленным в лучших чувствах.

– Ну, как знаете, – обиженно пожал он плечами, отходя в сторону. – Как бы не пришлось пожалеть потом. Я, знаете, если вам внезапно приспичит, в огонь не полезу – своя жизнь дорога…

– Большое спасибо, – вежливо поблагодарил его за участие Георгий.

Процедура подготовки к казни заняла от силы пятнадцать минут. Чиновник городского суда в траурном облачении, позевывая, наскоро отбарабанил по бумажке приговор, священник, по-змеиному поджав губы, коротко напутствовал грешника в дальнюю дорогу (что, учитывая взгляды, которыми он то и дело награждал «колдуна», если бы возможно было отключить звук, больше напоминало бы мастерскую многоэтажную брань) и в завершение так приложил его массивным распятием по губам, что едва не выбил передние зубы, больно прищемив губу. Заглушая городские шумы и ропот толпы, басовито ударил колокол на соборе…

Подчиняясь невидимому для Георгия сигналу, проворные, как бесенята, подручные палача, одетые в красные балахоны, так сказать, практиканты, забегали вокруг поленницы, подпаливая во многих местах щедро политый маслом хворост, и толпа взревела от радости, увидев высоко взметнувшиеся языки пламени. Один из «палачат», тоненький и стройный, будто тростинка, грациозно привстал на цыпочки, втыкая факел прямо под ноги Арталетова.

Клубы густого дыма охватили Георгия, перехватывая дыхание и вызывая мучительный, выжимающий слезы кашель. Прикрыть бы чем рот, но руки крепко прихвачены цепями к столбу…