Исчезновения - Эмили Бейн Мерфи

Под рисунком есть подпись: «Редчайшее событие. Яйцо с двумя желтками. Битва насмерть, в большинстве случаев один эмбрион побеждает другого, и только один выживает, чтобы вылупиться».

Мелкими, почти нечитаемыми буквами внизу той же рукой написано обещание, от которого холодеет кровь:

«Однажды тебе будет так же больно, как было мне».

Волосы встают дыбом на руках. Рисунок двух птиц. Прямо как Майлз видел в кошмаре.

– Айла, – спрашивает Беас, кладя руку на мою, – с тобой все нормально?

Мозг пылает, пытаясь соединить все это, но мысли расходятся в разных направлениях так быстро, что я едва могу ухватиться за то, что прямо передо мной.

«Наша» мама. «Наша пьеса» – было написано в письме.

Финеас мог бы познакомиться со своими внуками, написал Стивен.

Его внуки. Он имеет в виду меня и Майлза.

Виола вместо Джульет. Себастьян вместо Стивена. Я знаю эти имена. Это имена близнецов из «Двенадцатой ночи», которые прятали свои настоящие личности от всех, – это в книге прямо у меня на коленях.

И потом этот ужасный рисунок с двумя птицами и одним яйцом.

В мозгу щелкает, и все разом проясняется, как тогда, когда Джордж поворачивает ручку микроскопа Дигби.

Мама и Стивен не были сводными братом и сестрой.

Они были настоящими близнецами по плоти и крови.

Дыхание учащается, и я дотрагиваюсь до маминого кольца, чтобы ощутить его. Стивену нужен был этот Камень. Он почти отчаянно просил его. И мама планировала отослать кольцо, но умерла и не смогла это сделать. Старался ли Стивен найти его все это время?

Пытался ли он найти меня?

В голове стучит. Что-то здесь неправильно. Я встаю, и книга падает на землю.

– Мне нужно идти.

– Айла… – говорит Джордж.

Но я больше не слушаю. Один из мешочков Джорджа, лежащих в траве, ярко-фиолетового цвета Бурь. Хватаю его и высыпаю все содержимое на себя. И я уже на середине поляны, прежде чем Джордж и Беас успевают еще раз вздохнуть.

Когда я схожу с поезда, Ларкин ждет меня, низко надвинув шляпу на глаза. Мы садимся в автобус, отвозящий посетителей Турнира, и усаживаемся на разных рядах. Он выходит, когда мы доезжаем до Стерлинга, и я спешу, чтобы не упустить его из виду. Следовать за Ларкиным по центру города неприятно, словно настоящее накладывается на прошлое как кусок испорченного стекла. Вот бензоколонка. Ателье, где я получил свою плохо кончившую форму. Универмаг Фитцпатрика. Новый кинотеатр и магазин содовой выглядывают как язвы. Тихие тротуары из моих воспоминаний запружены посетителями Турнира побратимов. Мы сливаемся здесь с толпой лучше, чем я мог надеяться.

Чем дальше отходим от города, тем толпа становится все реже, и мы срезаем путь через лес, чтобы держаться подальше от главной дороги. Я спешу, чтобы не отставать от Ларкина, который движется быстро, и, когда наконец выходим на пыльную проселочную дорогу, мне приходится сдержать крик.

Я узнаю дом – даже сейчас, хотя он почти полностью сожжен. Что-то темное поднимается у меня в груди и горле. Я никогда не хотел снова сюда приходить.

Здесь я в последний раз видел Джульет живой и состоялся наш последний разговор.

Я отворачиваюсь, когда мы проходим мимо дома.

– Стивен!

Я моргаю. Почти могу услышать страх в голосе моей приемной мамы Элеанор, когда я ворвался через парадную дверь и, наверное, выглядел так, словно готов убить кого-то. Я бежал весь путь домой от озера в тот день, все еще пылая яростью от сказанного мне Матильдой на дороге. Снова у Джульет было то, чего у меня не было. Она вернула свое отражение.

Но все оказалось еще хуже, чем просто это. Она отказалась от меня, отрицала, что у нас одна кровь. Она сказала это даже своей самой близкой подруге.

– Все нормально? – спросила Элеанор.

Я проигнорировал ее вопрос и взлетел по ступеням. Ноги у меня сильно тряслись после бега. Даже после многих лет, потраченных на их укрепление, они все еще могли подвести меня.

Джульет вздрогнула, когда я вошел в ее комнату. Ее чемодан лежал на кровати. Как только она повернулась ко мне, я заметил свежую царапину на щеке.

Сначала она улыбнулась, увидев меня, но потом, когда заметила выражение моего лица, ее улыбка погасла.

– Ты тоже пришел присоединиться к охоте на ведьм? – горько спросила она, отворачиваясь. – Если не слышал, все ненавидят меня.

Она кинула одно из своих платьев в чемодан.

– Ну, – прохрипел я, в горле было сухо, как в пустыне, – может, ты это заслуживаешь.

– Стивен! – Стопка свежевыстиранных рубашек выпала из ее рук. – Что ты имеешь в виду? – Она смотрела на меня с недоумением, которое сводило меня с ума. Я сжал зубы.

– То есть я знаю, что в последнее время мы утратили прежнюю близость… – начала она, снова отворачиваясь к чемодану, но я больше не мог выслушивать ее снисходительные слова.

– Знаешь, каково было расти рядом с тобой? – спросил я, прижавшись к стене. Я чувствовал, что опасно так близко подобраться к этому вопросу. Спрессованные, накопившиеся годы ярости, горячие и плотные, как угли. – Ты даже никогда не думала, каково это было для меня. – День за днем махать ей на прощание из окна, когда она убегала в школу. Проводила дни, смеясь с друзьями и учась у настоящих учителей. Бегала домой на идеально сильных ногах. – Было достаточно сложно расти изолированным калекой, без того, чтобы ты бросала мне свою жизнь в лицо на каждом повороте.

Она в изумлении уставилась на меня.

– Я… – Она тяжело села на кровать. – Откуда все это?

– Но этого было недостаточно, не так ли? – продолжал я. – Ты взяла мой чертополох для вариантов. – Потрясение на ее лице проявлялось все сильнее. Словно она даже и не помнила, откуда взялся чертополох. – Этот чертополох мог стать единственным, что наконец заставило бы людей увидеть меня. Но тебе все это нужно было только для себя самой.

– Стивен…

– А потом Матильда. – Я подошел на шаг ближе к ней. Сжал кулаки так сильно, что на следующий день они будут в синяках.

Она покачала головой, притворяясь глупой. Однако Джульет была кем угодно, но не дурой.

– При чем тут может быть Матильда? – спросила она.

Матильда, милая Матильда, девочка, которая приходила домой с Джульет так часто, что практически выросла в нашем доме. Единственный человек не из моей семьи, кто когда-либо по-настоящему говорил со мной. Единственный человек, включая мою семью, кто когда-либо слушал то, что говорю я.