Золотая химера Борджа - Жюльетта Бенцони

— Правда? Господин Адальбер хочет поужинать именно так? — переспросил Теобальд, зардевшись от удовольствия.

— Конечно, хочу! Почему бы нам не зажить, как в добрые старые времена? Из кухни доносятся такие соблазнительные запахи, что я чувствую: во мне проснулся волчий аппетит!

Таким образом, Адальбер вернулся домой без тоски и горечи, которых он так опасался. Как ни удивительно, сожаления его тоже не мучили. У него возникло странное ощущение: он, как и Хэлен Адлер, как будто вышел из комы. Начиная с вечера в Опере все вокруг него замерло, и живой осталась одна Лукреция. Она стала для него ослепительным откровением, наподобие того, что явилось на пути к Дамаску тому, кто не был еще апостолом Павлом. Адальбер видел только Лукрецию, ее одну, прекрасную и чарующую. Он оказался в плену, став беспомощным и глупым младенцем, каким был Самсон у Далилы, Геркулес у ног Омфалы, Одиссей у Цирцеи, Эней у Дидоны. Одиссей и Эней сумели избавиться от чар. История Адальбера оказалась менее романтичной: ему пришлось иметь дело с английской полицией. Поначалу он всячески возмущался, хотя здравый смысл, которого он не желал слушать, шептал, что суперинтендант Уоррен говорит хоть и горькую, но правду… И теперь, вернувшись к себе домой, он ощутил настоящее блаженство. Он и не подозревал, как дорог ему дом. Здесь он чувствовал себя защищенным и в глубине души надеялся, что устоит, если по какой-либо случайности вновь увидится с Лукрецией… Но можно ли быть всерьез уверенным в своем сердце?

В половине одиннадцатого зазвонили колокола, призывая верующих в церковь. Мари-Анжелин взглянула на часы, потом на госпожу де Соммьер, которая из своего обожаемого зимнего сада перешла в библиотеку, где приказала зажечь камин, несмотря на центральное отопление. Погода стояла отвратительная, шел дождь со снегом, и маркизе казалось, что ей никогда уже не согреться. Мари-Анжелин кашлянула.

— Мы уверены, что желаем ехать в церковь? Погода отвратительная. Может, праздничной мессы завтра днем будет для нас достаточно?

Старая дама неодобрительно взглянула на компаньонку.

— А сами вы поедете в церковь? И автомобиль у нас в порядке?

— Отвечаю одним «да» на оба вопроса. Но…

— Никаких «но»! Когда есть о чем просить Господа и чувствуешь себя такой грешной, не стоит ничего для себя выгадывать.

— Тогда нам пора выходить.

Двадцать минут спустя госпожа де Соммьер в собольей шубе и шапочке, опираясь на трость правой рукой, а левой держа под руку компаньонку, вошла, как королева, в церковь. Приход ее не остался незамеченным. В противоположность дю План-Крепен, которая каждый день посещала храм, маркиза в церквь ходила редко, если не сказать в исключительных случаях. Она искренне веровала в Господа и, ощущая свои отношения со Всемогущим как очень личные, нуждалась в том, чтобы обстановка, в которой ее тайная тайных становилась явным, приходилась ей по душе. Ей не нравился пышный неоготический храм в их квартале и еще несколько церквей, которые она находила уродливыми пародиями, зато она хорошо себя чувствовала в соборе Парижской Богоматери, воздвигнутом вдохновенными и любящими руками, а не бездушными машинами. Еще она любила церковь Святого Жюльена-бедняка, самую маленькую, самую скромную и самую старинную, так не похожую на нелепый собор, рядом с которым эта церковь стояла. Ей бы хотелось пойти к Жюльену-бедняку и там послушать ночную мессу, но она решила все же отправиться в приходскую, чтобы не огорчать верную прихожанку Мари-Анжелин, которой было лестно появиться там рядом с ней. Маркиза совершила и еще один подвиг, который был для нее еще более трудным: она сходила во второй половине дня на исповедь. Хотя предпочла бы открыть свою душу какому-нибудь деревенскому кюре, а не этому незнакомцу, едва видимому впотьмах, от которого так сильно пахло духами.

— Если так благоухает святость, то я знаю, где заполучить ее без труда, — в парфюмерном доме Убигана! — сообщила маркиза Мари-Анжелин, чем очень ее шокировала.

В эту рождественскую ночь маркиза чувствовала себя всего лишь очень старой женщиной с кровоточащим сердцем, которая молила младенца Иисуса позволить ей до кончины обнять того, кто стал ей сыном. Она преклонила колени не на молитвенную скамеечку, а на плиты пола, когда приподняли Святые Дары для их благоговейного обозрения, и заплакала, услышав проникновенный мужской голос, исполняющий «Христианскую полночь»:

Множество людей на коленях исполнено надежды,

Рождество! Рождество! Вот Искупитель! Рождество! Рождество! Вот Искупитель!

А когда хотела подняться с колен, поняла, что самой ей не справиться. И даже помощи Мари-Анжелин оказалось недостаточно, но тут крепкие мужские руки подняли ее и поставили на ноги.

— Мы непременно его найдем, тетя Амели, — шепнул ей на ухо Адальбер. — Обещаю, что сделаю все, лишь бы вернуть его вам!

Лиза услышала колокола, призывающие на Рождественскую мессу, на два часа раньше, чем они зазвучали в Париже. Услышала и горько вздохнула. Рождество в этом году не сулило ей радости. Ее сердце отравила горечь, дом был пуст, молчалив и темен. Ни светящихся гирлянд, ни елки с блестящими шарами и бусами, ни сверкающих бантов и еловых лап на каминах, ни свертков в разноцветной бумаге возле маленьких башмачков. Дети встретят Рождество в Вене у прабабушки. Лиза отвезла их туда вместе с Труди, Мадемуазель и Жоанной, молоденькой служанкой, главной обязанностью которой было не спускать глаз с близнецов.

Лизе не хотелось лишать своих малышей любимого праздника, а в их венецианском дворце трудно было ждать радости… Сама она находилась сейчас в кабинете Альдо в обществе одного только Ги Бюто, сидела в кресле, предназначенном для посетителей, а Ги — за столом Морозини. Он не хотел занимать место Альдо, но Лиза настояла, и он не счел возможным перечить молодой женщине.

— Сейчас вы управляете всеми делами в нашем доме, — не без горечи произнесла она. — И не знаю, будет ли он сидеть когда-нибудь на этом месте.

— Лиза! Лиза! Перестаньте себя мучить! Постарайтесь забыть недостойные выдумки, которые так вас истерзали! Раз комиссар Ланглуа запретил журналистам писать всякие глупости, значит, он уверен, что все это небылицы. Никакого побега нет и быть не могло. Похищение — несчастье куда более серьезное. Я думаю, что и Альдо, и госпожа Белмон попали в одну и ту же ловушку.

— Дорогой мой Ги, вы можете говорить все, что вам угодно, но факт остается фактом: в один и тот же день они были в одном и том же поезде. Альдо сам подкинул своим врагам эту идею, и они ею воспользовались.

— Странно было бы, если бы они этого не сделали. Не скрою, что похищение меня тревожит в миллион раз больше, чем любые сплетни. Мне страшно. Страшно, что прошла не одна неделя, а речи о выкупе по-прежнему нет. Это может означать…

Лиза достала из кармана платья сложенное вчетверо письмо и бросила его на стол, чуть ли не прямо в руки своего старинного друга. Он не накинулся на него, не схватил. Наоборот, отодвинул руки, словно боялся обжечься. И очень по-детски спросил: