«Маленький СССР» и его обитатели. Очерки социальной истории советского оккупационного сообщества в Германии 1945–1949 - Марина Евгеньевна Козлова

Вещи шли в Советский Союз не только в посылках, но и в багаже сотрудников оккупационных войск и Советской военной администрации, отправлявшихся на родину. Прием багажа, отправляемого «большой скоростью», был ограничен 50 кг на билет. Однако, получив разрешение в Транспортном управлении СВАГ, можно было взять еще и дополнительный багаж – не более 100 кг на взрослого человека858. Малой скоростью сваговцы могли отправлять домашние вещи и имущество. Для этого необходимо было иметь оправдательные документы – счета от воинских частей, немецких комиссионных магазинов или частных лиц, заверенные бургомистром и комендантом города. Прием «домашних вещей и имущества малой скоростью» велено было производить на Силезском вокзале в Берлине три раза в неделю: по понедельникам, средам и субботам с 10 до 16 часов859.

Группа контроля СВАГ в октябре 1948 года проверила, как обслуживают офицеров, отправлявшихся в Советский Союз с Силезского вокзала. По информации начальника Группы Н. А. Панова, «поезд подается на вокзал для посадки, как правило, за 30 минут». Посадка сопровождается сутолокой, давкой, криком и шумом. «Особенно плохо обстоит дело с приемом багажа большой скорости. Здесь существует явный произвол. При приемке… багаж проверяется на габарит, вес и тряску». Пассажира-офицера заставляли переупаковывать вещи «при малейшем несоблюдении выдуманного „габарита“» (120 × 80 см, вес 75 кг860) и еле слышимой «тряске в багаже». Но «самым неприглядным в этой истории», по мнению Панова, было то, что помещение, где принимали от советских граждан багаж «большой скорости», находилось рядом с немецкой багажной кассой, и вся процедура переупаковывания происходила «на глазах у немцев и на смех им». Оформление багажа требовало много времени – минимум три-пять часов. Все это, утверждал Панов, не только вызывало недовольство отъезжающих, но даже создавало «все условия для провокационной и шпионской деятельности врагов». Подъезды к вокзалу со всех сторон были огорожены. Автомашины с вещами к камере хранения не пропускали. Сотни отъезжающих на своем горбу таскали багаж на оформление. Панов попытался выяснить у начальника вокзала и военного коменданта станции, к чему эти ограждения. Оказалось, лишь для того, «чтобы устранить шум сигналов автомашин» и «дать спокойствие» семьям советских работников вокзала, проживавшим в служебных помещениях861.

Нельзя забывать, что товары широкого потребления шли в СССР и в виде репараций. В общем объеме репараций это была, бесспорно, совсем незначительная часть, но и она внесла свой посильный вклад в вещевой поток, шедший из Германии в СССР. Номенклатура товарных поставок в счет репараций из текущего производства включала: велосипеды, автомашины, искусственный шелк, трикотаж, чулки, мебель, бутылки для шампанского, эмалированную посуду, радиоприемники и даже… фетровые головные уборы. Их в 1947 году отправили в СССР около 300 тысяч штук, выполнив план на 120,6%. В 1948 году предполагалось отправить еще 200 тысяч862.

Уезжая в отпуск, демобилизуясь или отправляясь на другое место службы, как офицеры, так и вольнонаемные увозили не только домашнее имущество и вещи, но и потребительские привычки. Так вместе с вещами в СССР «перетекали» и новые стандарты потребления. По свидетельству М. Ю. Германа, «дорогих трофейных (немецких, главным образом) приемников было множество – привезенных, купленных, выменянных. В полированных деревянных, эбонитовых или пластмассовых футлярах, монументально-значительные, торжественные и грозные, как сам тысячелетний рейх, они украшали „приличные“ квартиры, наполняли их гулкими голосами достатка…». В массовое сознание, считает М. Герман, «входило тем временем нечто новое, своего рода невнятная „квазиевропеизация“. Речь о феномене, даже, если угодно, своего рода „субкультуре“ репараций… В страну хлынул сумасшедший, избыточный поток предметов западной, в основном, естественно, немецкой цивилизации. Мебель, одежда, автомобили, мотоциклы, велосипеды, ковры, сервизы, хрусталь, бронза, люстры, радиолы и пластинки, паркеровские ручки и фарфоровые пастушки (от старого Мейсена и драгоценных датских фигурок до бюргерского кича), бижутерия, фотоаппараты, часы, игрушки и тысячи других обольстительных мелочей. Они привозились, дарились, менялись, продавались, вкрадчиво заполняли витрины, украшали дома богатых и тревожили мечтания бедных, исподволь формируя новый общественный вкус»863.

А. Л. Усанова, изучавшая историю жилого интерьера, пришла к выводу, что «поток трофейных подарков, хлынувших в города в послевоенное время, явился важным компонентом в формировании эстетических предпочтений, особенно у провинциального населения»864. А начиналось все это в «маленьком СССР» и ГСОВГ. После службы в Германии энтузиасты консюмеризма рассыпались по всей стране. Это не решало, по крайней мере для абсолютного большинства населения, послевоенных снабженческих проблем, но добавляло новые штрихи в разнородную картину обеспечения советского населения новыми предметами быта, одеждой и обувью. Шла своего рода филиация вещей, возможно, именно тогда были сделаны если не первые, то более уверенные шаги на пути превращения вещи в символ, а сталинского человека – в начинающего «вещиста». Подобные заимствования жизненных образцов плохо поддаются историческому описанию. Но история повседневного существования обитателя СВАГ представляется нам прецедентной практикой продвинутой группы советских потребителей, которые способствовали созданию стиля жизни неканонического позднего сталинизма. Поместив сталинского человека в необычные для него условия оккупированной Германии, история поставила уникальный социальный эксперимент, который не только раскрыл необычные грани советской повседневности, но и обнаружил способность закостенелых советских потребительских практик к существенным трансформациям.

Сваговцы были советскими людьми. Они пришли в Германию со своим весьма странным пониманием демократии и классового подхода, с твердой привычкой к безальтернативным выборам и решениям, с советской шкалой прогрессивного и реакционного, с наивным ожиданием от немцев, хотя бы от рабочих, «сознательности» во всем, что касалось выполнения приказов оккупационной власти. Мысли новообращенных «оккупантов» были заполнены идеями обострения классовой борьбы и противодействия «враждебным проявлениям». При столкновениях с немецким миром в памяти сваговцев оживали родные и знакомые с детства картины: строгие уполномоченные из райкома, накачки и вызовы на ковер, угрозы за саботаж хлебозаготовок, подозрительность к чужим, социалистическое «давай-давай», неудержимое желание что-нибудь немедленно перевыполнить и обязательно любой ценой… Жизненный опыт сталинского человека, его непоколебимая «советскость» были тем основным и глубинным, с чем он вошел в Германию и от чего ему до самого конца существования СВАГ не давали избавиться.