INFERNAL - Алексей Вилков

– Так как от неё избавиться?

– К бабке нужно идти. Очиститься. Установить отворот и покаяться.

– К ещё одной ведьме? Не смеши! На мне же не приворот!

– Кто их разберёт?! Ведьма ведьме рознь. Одна порчу наведёт, а другая с глаз долой. Одна – сатане служит, другая – под крыльями ангелов покровительствует. Но мы к знахарке пойдём.

– Когда ты успел стать подкованным в этих делах? Раньше я за тобой не замечал, – сомневался я, забыв про пиво.

Белкина задели мои слова.

– Что ты знал обо мне? Мы даже по душам никогда не базарили. Одни корпоративы, бабло, Хулио да Моховские, не считая подлеца Фридмана. А душа – то моя изувеченная. Деньги не нужны, я жить хочу нормально и свободно, чтоб ни одна скотина потусторонняя не мешала.

– Что с тобой было? – начинал злиться я.

Как он молчал, когда я перед ним раскрылся, обнажившись, не утаил ничего, а он лишь сейчас намекает про свои дьявольские знаки. Зрачки его округлились, и нос заострился. Мне даже стало страшно сидеть с ним, и пиво не помогало. Белкин перебрал, и его реально раскручивало на больные воспоминания, о которых никак не хотелось думать, а тем более делиться, пусть и со мной. Но я твёрдо решил выпытать всего приключения, раз всё равно мы видимся редко и когда ещё пропустим вместе по кружке горького хмеля?!

– Что ж ты раньше молчал? Колись! Жду от тебя откровения!

– Всерьёз?

– Давай и не отпирайся! Раз мою порчу нашёл, так и о своей говори – не стесняйся! Кому ещё откроешься, как не мне. Мы с тобой роднее стали.

Белкин допил пиво и успел заказать ещё парочку, не боясь превратиться в бочку с мочой.

– Давненько это было, лет пять назад. Молодой ещё был. Был другим: жизнерадостнее, любознательней, читать любил Бредбери, а слушать – заунывный нигерский блюз. Начинал тогда карьеру, подрабатывая, где придётся, и верил в счастливое будущее. И подружка имелась – красавица-модель. Встречались полгода. Не часто. Ей то в Милан на показ, то в Мадрид. Приезжала ко мне редко. Я ревновал дико, а она терпела, почти не устраивая скандалов. Чаще скандалы устраивал я, но не реальные истерики и мордобитие, а так – пошумели для вида, помирились и успокоились. Прощал я всё, каялся. Тогда я был мягче, не злопамятный, и подружка принимала меня таким, прощая все слабости. Она была с придурью – вечно следила за весом. В идеал ставила Кейт Мосс – эту ходячую скелетину. Видел? Худела, худела, какую-то дрянь пила, но организм её не слушал и с весом расставаться не собирался. Куда ещё сбавлять, когда одни рёбрышки, но грудь была что надо. Я протестовал против её худобы. Приятно взять девушку за талию и погладить по мягкой попе. Когда одни рожки да ножки – разве это девушка? Манекен. И укатила моя Анька в очередной показ в тот же Милан – любимый город шмоток и старых хрычей-модельеров, да не возвращается. Сначала строчит эсемес, что задерживается. «Показ продлили, не беспокойся! Целую! Твоя Аннушка». Ждал. Писал. Иногда звонил – не отвечала. Вечером скидывал сообщения, желая спокойной ночи, а сам начинал тосковать. Вскоре начинал волноваться, мало ли что с ней приключится?! Предчувствие не обмануло. Прислала карательную эсемес: «Извини. Я тебя разлюбила! Не звони мне. Прощай!» И ни строчки более. Я звонить – Анька сменила номер. Непонятно, что с ней, как? За что? Почему я? Полный хаос. Спустя время я понимал, что связался с легкомысленной блядью, но тогда молодость и слепая любовь затмевали рассудок. Сперва пережил полный апгрейд – как сквозь землю провалился. Что? Почему? Не понимаю, а затем накатили смутные, неприятные ощущения.

Вечерами раскалывалась голова, щемило в висках, пробивало затылок, лоб хрустел, как чипсы, вот-вот готовый покрошиться в мел. Ночью держались ужасные мучения. Утром болел желудок, и выкручивало наизнанку. Не курил, не вводил ничего, но будто реальная ломка – все суставы хрустели, как в мясорубке. Выкручивало. Не передать словами. Через пару дней полегчало. Пил анальгетики и но-шпу, глотал аспирин и какую-то хрень от болей в суставах. К врачам не ходил, сам отоваривался в аптеке по советам приятелей. Боль пропала, но затем наступил жуткий депрессняк. Настроение скатывалось вниз, особенно по утрам, а сон исчез. Лежишь и думаешь, а зачем живу? Тянет выброситься в окно, а сил нет. Вообще ничего нет: ни сил, ни желания. И одновременно бессонница, но со снами. Сновидения гложут: Анька в модных шмотках по подиуму идёт и тычет в меня пальцами: «Недоносок! Что ты уставился на меня? Я предупреждала: не звони, не пиши! Разлюбила тебя!» Останавливается, стягивает каблук и запускает со всей дури в меня – я просыпаюсь весь в слюнях и соплях. Страшно, и сна не видать. Приятели звонят, спрашивают, как я? «Никак!» – отвечаю я, но с депрессией справляюсь. К вечеру легче. Выхожу прогуляться, еду в метро и чувствую – кто-то на меня подозрительно смотрит. Кажется, что следят за мной воры, мошенники, что-то хотят совершить со мной, обокрасть, убить, или они посланы Анькой, чтоб отыметь меня?! Вроде я не пристаю к ней, да и как приставать? Телефон другой, номер не вычислить. Поднимаюсь по эскалатору и оглядываюсь, справляясь со слежкой. Иду по улице и озираюсь – нет ли кого за мной? Вижу подозрительных прохожих. Думается, что они специально подосланы. Ускоряю шаг, бегу, прячусь в подъездах, урывками добираясь до квартиры. Сменил замки, затворил все окна, а в перспективе собирался переехать подальше, чтоб меня никто не нашёл, не ограбил и не убил. Страшно – жуть, но что делать… Надо было как-то предохраняться.

Так и подозревал я каждого примерно с неделю, а затем почувствовал облегчение, словно смахнул всё с себя, понял важное, сокровенное, доступное только мне. Всё это касалось Аньки – догадался тогда я методом озарения, что она не по своей воле осталась на чужбине. Держат её похитители – алчные кутюрье. Задумали продать Аньку в рабство, а на меня наслали киллеров. Я же защитник её любимый, и мне суждено спасти Аньку из плена, выкрасть, разобраться с Гуччи, Армани и их приспешниками, но и самому не мешало бы спасти задницу. Охота началась. С той ночи я навсегда потерял покой. Чудилось, что скребутся ко мне в окошко, скребутся когтями, стучат по стеклу, как клювом или дулом браунинга, а под дверью столпились убийцы и исследуют подъезд. Вычисляют, где я, поджидают, оцепляют территорию и готовятся к штурму. Поймать хотят меня и застрелить в постели. Слышу оклики, ворчание – их много. Атаковать первым, застать их врасплох – идея. Достаю кухонный нож и в одних трусах подхожу к двери, прислушиваясь. Киллеры затаились. Нож сжимаю крепко, чтоб успеть хоть одного заколоть. С десятком справиться проблематично. Их целая гвардия, а я один-одинёшенек. Не по силам тягаться в сокрушительном численном преимуществе. Выхода нет. Отворяю засов и с ножом выстреливаю в подъезд с криком: «Убью, сволочи!»

Никого. Исчезли убийцы: только я с ножом и исписанные руганью стены. Смекаю, что они в квартире – пробрались через окно, ведь не зря по нему колошматили, вычисляя слабое место, чтоб вырезать круг и без шума проникнуть внутрь. С ножом спускаюсь по лестнице. На улицу выбегать страшно – окружили, суки! Не скроешься. Спускаюсь ниже, выламываю подвальную дверь и укрываюсь во тьме. Не видать ничего – здесь не найдут. Нож при мне. Кровь пустить успею. Так и просидел до утра, пока дворник не пришёл за метлами. Дворник – переодетый убийца – конспирация. Увидел меня, посинел, схватился за метлу и прикинулся простачком. Я же вычислил гниду и с ножом на него. Прижимая его к стене, говорю: «Убирайся! Передай вашим, чтоб оставили меня в покое, а Аньку освободили немедленно». Чудом не перерезал дворнику глотку. Побежал к себе наверх, накинул куртку и напялил джинсы. Деньги все выгреб и наутёк, понимая, что переодетый дворник отомстит. Садануть ему ему ножом, чтоб не доложил ничего, но поздно. Отчего-то жалко его стало, чуть не прослезился, он же всего лишь винтик в бездушной машине безжалостных кутюрье – главные злодеи, с кем придётся бороться всерьёз и надолго. Моя миссия на земле – освободить Анечку. Так с ножом и рванул из дома, бегал по улицам, спасаясь от преследователей. Забрёл в парк, бродил по траве, облазил кусты, ища логово киллеров. Без еды и воды шатался между деревьями, измотался и сел под дуб. Опёрся о ствол, отдышался, прижимая к груди нож. Стал накрапывать дождь, и я понял, что это слёзы пленённой Аннушки. Разревелся в ответ, понимая собственное бессилие.