История журналистики Русского зарубежья ХХ века. Конец 1910-х - начало 1990-х годов - Владимир Перхин

Вот выражения недоумения при первой встрече русских эмигрантских “освободителей” с “подлинной Россией”. “Конечно, в них (русских солдатах) есть много поначалу для нас непонятного, и нужно сказать, что условий русской жизни мы не знали совсем и на внутрирусские политические темы спорить с ними трудно. Приходится, развесив уши, их слушать, делая вид, что все давно знаешь – и быстро находить выход из положения. Никакой теорией их не забьешь. Нужно знание жизни. Наши прежние, старые солдаты бродят среди них (молодых советских солдат), как потерянные и чувствуют над собою их превосходство” (“Парижский Вестник”, № 9).

После первого момента растерянности следует постепенное признание и сдача перед развернувшейся действительностью. Да, – соглашаются эмигрантские наблюдатели, – “народ изменился, стал гораздо развитее, сообразительнее”. “Советчина для них все. Она их вывела в люди, и они ничего другого не хотят” (“Парижский Вестник”, № 8). В смысле умственного развития русские люди значительно и выгодно отличаются от дореволюционных. Гораздо больше развиты (№ 10). В частности, красные офицеры как военные спецы подготовлены хорошо. В итоге у “освободителей” является сомнение. “В Париже многие из нас (пошедших с германцами) считались изменниками родине и людьми, идущими против своего народа” (№ 4). А вдруг это правда?

Не знаю, повторит ли Вишняк свое неосторожное восклицание “при чем тут правящая советская клика?” Пусть, прежде всего, справится у своего соседа Н.С. Тимашева. В числе “факторов силы” тут указано: “В первую мировую войну Россия вышла, имея только 40 проц. грамотных в населении старше 10 лет. В эту войну Россия, по данным переписи 1939 года, вошла с 81 проц. грамотных, неграмотные сохранились только среди старших возрастных групп, а бойцы Красной армии сплошь грамотны”. Мы видели, что они не только грамотны, но и развиты. Здесь я иду дальше Н.С. Тимашева в оценке среднего уровня образования, особенно профессионального и военного. Русский экономист Юрьевский (в издававшемся нами сообща с М.В. Вишняком журнале), вычислил, что новый персонал управления, подобранный Сталиным, составляет 14,3 проц. населения, что он сильно возрос сравнительно с 1924 г. соответственно усложнившимся функциям, взятым на себя государством, и что подбор этот заменил старые необученные кадры и состоит из прошедших профессиональные школы работников по разным отделам управления промышленности, торговли, образования, гигиены и т. д. Это уже не похоже на управление дореволюционных земских начальников.

В частности, “при чем советская клика” в успехах армии? На феноменальное неведение Вишняка в этой области я хочу ответить свидетельством немецкого специалиста, добросовестно переведенным в русской газете, издаваемой в Берлине (“Новое слово”). Автор статьи в руководящей идеологической газете ударников, говорит следующее: “Европейцу кажется невероятным, что советские солдаты дают гнать себя на верную смерть. Столь же невероятно, что они, несмотря на свою рабскую психику, являют примеры полного презрения к смерти. В чем коренится их упорство? Непостижимо, чтобы люди, которые в повседневной жизни прозябают на низшей ступени и потребности которых устрашающе примитивны, что эти самые люди в состоянии справиться с очень сложными машинами, станками и инструментами, что они умеют обращаться с современным вооружением, которое они сами же в состоянии производить. Примечательно, что они вообще сумели наладить производство этого вооружения. Удивительно, что они как-то поставили на рельсы нужный для этого производства гигантский аппарат управления. Вот это – приводящее в изумление достижение. Объяснить его, равно, как поведение советского солдата в бою, только массовым рабством, – нельзя, ибо руками рабов можно прорыть каналы, но нельзя создать военной индустрии. Приходится признать в советском человеке нечто, похожее на силу веры” и т. д.

Итак, “упорство” советского солдата коренится не только в том, что он идет на смерть с голой грудью, но и в том, что он равен своему противнику в техническом знании и вооружении, и не менее развит профессионально. Откуда же получил он эту подготовку? Откуда, как не от “советской клики”? С другой стороны, немецкий наблюдатель принужден признать в советском человеке и какую-то силу веры, его вдохновляющую. Может быть, и тут кое-чему его научила “советская клика”. Недаром же от всех советских граждан, попадающих в атмосферу менее “примитивной” культуры, мы постоянно слышим упорное утверждение, что Россия – лучшая страна в мире».

И Милюков заканчивает свою статью: «Мы подошли к концу в пределах намеченного мною разбора. Я боюсь подводить итог: он слишком невыгоден для моего бывшего сотрудника. М.В. Вишняк парит слишком высоко над действительностью, чтобы замечать ее индивидуальные черты. Так легко нельзя решать сложные вопросы жизни. Этой смелости суждений соответствует или незнание фактов, самых очевидных, или забвение о них в угоду заранее намеченным выводам…

Нужно лучше знать правду о большевизме и объективнее к ней относиться».

«Русские новости» (Париж, 1945–1970) – еженедельная газета. Первый номер вышел 18 мая. Пять лет ею руководил А.Ф. Ступницкий. Юрист по образованию, он был постоянным автором газеты «Последние новости», редактировал сборник, посвященный Милюкову, и рассматривал «Русские новости» как продолжение «Последних новостей». Это было подчеркнуто шрифтом названия газеты. Многие авторы в прошлом печатались у Милюкова, но были и из газеты «Руль».

Все хотели «защищать демократические принципы, которые являются устоями современного общества и которые провозглашены в советской Конституции 1936 года». Газета хотела осведомлять «сограждан за рубежом о всех сторонах советской действительности», способствовать «психологической связи» с Родиной. Своеобразным идеологом газеты на первом этапе существования был Н.А. Бердяев, в частности, в статье «Власть прошлого и грядущее».

Ошибочно думать, что народы и общества живут в настоящем. Настоящее почти неуловимо. Гораздо более живут властью прошлого и притяжением грядущего. Настоящее для революции хочет уничтожить прошлое, чтобы создавать грядущее, творить новую жизнь. Но каждый раз человеческое сознание подвергается иллюзии, которая потом постепенно исчезает. Жизнь есть становление, развитие. Но прошлое продолжает жить, оно не уничтожается, и если бы оно совершенно уничтожилось, то никакого развития не было бы. Уничтожить можно только мертвое, изолгавшееся, сгнившее прошлое, мешавшее развитию жизни, но не живое, не ценное, не приобретенное для вечности. Развитие жизни предполагает, что продолжает жить субъект развития, в вопросе, который нас интересует, продолжает жить русский народ со своей тысячелетней историей. Революция, которая неизбежно должна многое разрушать, поет «Du passe faisons la table rase!»63 Но в действительности из прошлого нельзя сделать «table rase».

Революции гораздо более традиционны, чем это принято думать. Это можно считать установленным для Великой французской революции. Токвиль один из первых показал, насколько в революции продолжали действовать многие тенденции старого режима. Это нисколько не менее нужно сказать про революцию русскую и даже более. Власть прошлого действует двояко. Она сообщает становлению новой жизни не только свои положительные завоевания, но и свою тяжесть.