Сокровища короля - Элизабет Чедвик

– Если уж нам суждено совершить глупость, совершим ее вместе, – выдохнул Николас, отстраняясь от нее. – Прости за то, что я сказал. Ты права: ты нужна мне. Останься со мной сегодня. Будь моим талисманом. – Он взял ладонь Магдалены в свою исцарапанную руку и поцеловал ее.

Она издала непонятный звук – то ли хохотнула, то ли всхлипнула – и покорно последовала за ним на борт «Святой Марии».

Николас открыл глаза среди ночи и в первую минуту подумал, будто он в море и рядом с ним на его убогой постели лежит теплая нагая Мириэл, но, когда окончательно проснулся, сообразил, что его корабль просто покачивается на якоре, а жаркое тело, придавившее его руку, и прохладные волосы на его плече принадлежат Магдалене. Его воображение создало живое видение из несовершенной реальности. Но если реальность и несовершенна, то только потому, что он сам это допустил. Преисполненный неизбывной печали, он нежно погладил шелковистые волосы Магдалены и постарался забыть о Мириэл.

Утром товар, привезенный с ярмарки, перегрузили на баржи, отправляющиеся в Линкольн. Роберт лично руководил погрузкой. Мириэл, бледная и осунувшаяся после бессонной ночи, стояла рядом с мужем. Роберт сказал, что немедленно вызовет к ней лекаря, как только они прибудут в Линкольн. Он был уверен, что она переживает душевный срыв, и не хотел, чтобы она страдала от избытка желчи, как его вторая жена, и в результате умерла от упадка сил и подавленности.

Мириэл, хоть она и плохо себя чувствовала, не терпелось отправиться домой. Поскольку Николас находился в порту, ее снедало искушение еще раз взглянуть на него напоследок. Она устремила взор на вдающийся в реку пирс, надеясь и одновременно страшась увидеть его стройную фигуру у борта корабля.

– Ну что, жена, готова? – Роберт крепко обхватил ее за плечи, словно она нуждалась в поддержке.

Мириэл с улыбкой кивнула мужу. На палубе «Святой Марии», стоящей на якоре посреди реки, появилась какая-то фигура. Щурясь, Мириэл приковалась к ней взглядом, не в силах совладать с собой. Роберт тоже пригляделся и вдруг насмешливо фыркнул.

– Блудливый пес! – воскликнул он.

У борта, навалившись на ограждение, стояла и взирала на суету причала женщина. Ее длинные до пояса огненные волосы развевались на ветру, словно флаг. Наготу ее тела прикрывала одна лишь простыня. Прижимая к груди ткань, другой рукой, жестом уверенным и чувственным, она убрала с лица роскошные пряди.

С Мириэл произошло как раз то, чего так опасался Роберт: у нее вспучило живот от избытка желчи. Николас привел в свою тесную уютную спаленку другую женщину, даже не соизволив дождаться, когда остынет постель, на которой они предавались любви. Скорбь и гнев захлестнули все ее существо. Как мог он так поступить? А она сама куда смотрела?

Наблюдая за Магдаленой, она вспомнила, какой эта женщина предстала ее взору на постоялом дворе «Ангел» в Линкольне: заспанная, томная, в ворохе измятых простыней, она тогда выглядела старше. Потом ей припомнилось, как Магдалена, лукаво улыбаясь Николасу, на правах хозяйки провела ладонью по его паху. Возможно, сердце Николаса как раз отдано Магдалене, а она сама – всего лишь жалкая разлучница. Или Николас соблазнил ее из мести – за то, что она украла у него корону Матильды. Нет, ни один мужчина, замысливший обман, не сумел бы держаться так, как он во время этого плавания.

Магдалена отошла от борта и скрылась из виду. Мириэл в душе поморщилась. Разве ее отец не совратил мать обещаниями и лаской, а потом бросил, оставив в одиночестве расхлебывать последствия собственной доверчивости?

– Любовь моя, что с тобой? Ты бледная как полотно! – Голос Роберта был нежен и участлив.

Мириэл была рада, что он поддерживает ее за плечи. На мгновение она откинулась на него, но затем овладела собой и, мотнув головой, приосанилась.

– Ничего. – Она выдавила улыбку. – Солнце ослепило, только и всего. – Она дернула его за руку. – Нам предстоит дальняя дорога, так что незачем тратить время на пустое созерцание, даже если зрелище великолепно. – Ее сухие глаза горели, а сердце разорвалось бы на части, если б она не запретила себе чувствовать. Забудь, твердила она себе, притворись, будто ничего не было. Чего проще, если на поверку вышло, что все это с самого начала было притворством. В душе словно образовалась яма, и это ощущение было реальным.

Роберт ухмыльнулся:

– Нельзя же укорять человека за то, что у него есть глаза, дорогая.

– За глаза, разумеется, нет, – невесело отозвалась Мириэл и зашагала по причалу к головной барже. Больше она не оборачивалась.

Стояла знойная погода – пора сбора урожая. Август с трудом продвигался к сентябрю. Подернутые липким колышущемся маревом тягостные дни, наслаиваясь один на другой, становились все жарче. Жнецы под неумолимой небесной ширью вытирали опаленные солнцем лбы, но не смели молиться о дожде, пока не убрана вся пшеница, не собраны колоски с полей и овечьи отары не выпущены пастись на стерню и удобрять своим навозом почву.

В мастерских жара была отупляющая – даже при распахнутых настежь ставнях и дверях, подпертых камнями. Ни малейшего дуновения ветерка – только слепящий блеск иссушающего солнца и нестерпимый смрад немытой шерсти. Потные ткачи, сидя за станками в одних подштанниках, ткали толстое сукно для зимних холодов, в наступление которых сейчас им верилось с трудом.

Мириэл не могла и близко находиться у мастерских. Она мучилась расстройством желудка, вызывавшим у нее тошноту по утрам и общее недомогание в течение всего дня. Даже наведываясь в мастерские в относительно прохладные утренние часы, она с трудом сдерживала рвоту, а в те пару часов, когда солнце особенно бесновалось на деревянных крышах, от жары и запаха ее желудок просто выворачивало наизнанку.

Самое большее, на что она была способна, это сидеть в тени яблонь в саду вместе с прядильщицами и наматывать готовую пряжу. Хоть она в том никому и не признавалась, Мириэл терзал страх, что Господь в наказание за измену мужу наслал на нее смертельную болезнь. Она не могла есть, ее постоянно тошнило, а усталость была столь велика, что только упрямство и несгибаемая сила воли заставляли ее каждое утро подниматься с постели и приниматься за повседневные дела.

Лекарь, которому Роберт показал ее по возвращении из Бостона два месяца назад, предположил, что она страдает от избыточного скопления влаги в организме, вызванного меланхолией, и для восстановления душевного равновесия прописал ей ежедневно принимать настой петрушки и тертого имбиря в горячем вине. Имбирь и в самом деле успокаивал желудок, но только на время, и, по мере того как августовская жара усиливалась, так что казалось, знойные дни начнут лопаться, словно перезрелые плоды, ее все больше мучила сонливость.

Роберт почти весь месяц находился в разъездах – собирал шерсть с кошар и выгонов, уговаривал старых заказчиков, вел переговоры с новыми. Мириэл была рада его отсутствию. Постель принадлежала ей одной. Она могла раскинуться на кровати, наслаждаясь прохладой свежих простыней, а когда белье согревалось, она лежала голая на стеганом покрывале, зная, что ей не грозит натиск распаленного тела мужа. Предоставленная сама себе, она оплакивала свой роман с Николасом, упивалась жалостью к себе и недоумевала, как она могла оказаться такой наивной простушкой. Невеселые мысли отражали ее физическое состояние и лишь усиливали телесные муки, так что ей вскоре стало казаться, будто она носит в животе свинцовый груз.