Завет - Гейл Линдс

— Перед тем, как мы двинемся дальше, Дженни, я хочу, чтобы ты поняла одну вещь. Венеция во многих отношениях до сих пор остается средневековым городом. Мы мало интересуемся современным миром. Время здесь стоит на месте, и за это мы благодарны провидению. Если ты не усвоишь этого, Венеция не примет тебя, и ты проиграешь. — С этими словами сестра повернулась на пятках и направилась дальше по коридору.

Дженни бросила последний взгляд на цеп, зловеще покачивающийся на металлическом крючке, и поспешила за сестрой. Первый коридор закончился, и они попали в следующий, расположенный перпендикулярно, как головка буквы «Т».

Свернув налево, сестра продолжила свой рассказ:

— Я принадлежу к благородному дому Ле Вергини и последовала в монастырь за двумя своими тетками; они присутствовали при моем постриге. — Она обернулась к Дженни. — Когда я появилась на свет, мои родители задали себе вечный вопрос: «Maritar ò monacar?»[36]Выйду ли я замуж или стану монахиней? — Голос сестры Маффиа ди Альбори звучал сухо и ровно. — Я не отличалась вздорностью характера, не была немощной от рождения или после несчастного случая. Однако взгляни на мое лицо: какой мужчина захотел бы жениться на мне? Кроме того, я и сама не слишком интересовалась мужчинами. Итак, у меня не было иного выбора, кроме как уйти в монастырь. За мной дали скромное приданое, и я стала христовой невестой. Благородные семьи, где было много дочерей, часто вынуждали нескольких из них принять постиг насильно — из экономии. Размер церковного приданого мог быть куда меньше… Что до меня, я была не против.

Тень улыбки тронула губы монахини.

— Наверное, я в очередной раз шокировала тебя.

— Нет-нет, нисколько… Мне даже кажется, что моя жизнь чем-то похожа на вашу.

— Но ты не монахиня, ты — страж…

— Я живу в мире Voire Dei. Думаю, Пламбер рассказывал вам о…

— Да, верно. — Матушка поджала губы, так, что они превратились в две тоненькие белые полоски.

— Обычный мир так же чужд мне, как и вам.

— Ты действительно так полагаешь, Дженни? — Матушка сделала неопределенный жест; он мог означать все, что угодно. — Что ж, значит, ты правильно сделала, что пришла сюда. А я правильно сделала, что привела тебя к затворнице.

— Кто такая затворница? — спросила Дженни.

Сестра Маффиа ди Альбори приложила палец к тонким бескровным губам.

— Не мне просвещать тебя. — Она отвернулась и снова зашагала по коридору. — Скоро ты увидишь ее собственными глазами.

Дженни все это показалось излишне мелодраматичным. Снова она со всей остротой почувствовала отсутствие Браво. Он-то наверняка знает, кто такая затворница. Они шли по коридору, и темнота все сгущалась: сюда совсем не проникали солнечные лучи. Дженни никогда не страдала клаустрофобией, но здесь у нее неожиданно появилось отчетливое ощущение, что стены стали гораздо толще и вот-вот сомкнутся за их спинами, навсегда отрезав от остального мира. Было необыкновенно тихо; даже шаги звучали приглушенно, словно это место неведомым образом поглощало любой шум.

Наконец коридор закончился, и они оказались в тупике. Казалось, на этом месте строители монастыря, окончательно обессилев, сдались и прекратили работу. Удивительно, но дверей здесь не было, зато были три зарешеченных окна: справа, слева и по центру стены.

Их окружила почти полная темнота, и сестра Маффиа ди Альбори сняла факел с опоры в стенной нише. Неровное пламя осветило стену — кирпичную, а не каменную, как в прочих местах.

Монахиня подняла факел повыше и подошла к центральному окну.

— Подойди сюда, Дженни, — кивнула она. — Вплотную к окну. Ближе. Теперь можешь представиться затворнице.

Дженни повиновалась. Она стояла, почти прижавшись лицом к железным прутьям решетки. Огонь факела выхватил из темноты распятие на дальней стене, за окном. Дженни увидела лежанку и допотопный умывальник, больше ничего. Только тени.

Внезапно одна из теней отделилась от прочих. От неожиданности Дженни отпрянула, но сестра Маффиа ди Альбори положила сильную ладонь ей на спину, между лопаток, и подтолкнула вперед. Темную фигуру осветило пляшущее пламя факела, и Дженни невольно замерла.

— Могу себе представить, как вам сейчас непросто, — сказал Джордан Мюльманн кардиналу Канези. Они находились в одной из комнат специального, тщательно охраняемого от посторонних больничного номера в Ватикане. — Видя, в каком состоянии Понтифик, удерживать на расстоянии журналистов, подавлять в зародыше опасные слухи о том, что Его Святейшество при смерти, участвовать в пресс-конференциях, собирать воедино кусочки неопубликованных речей в качестве «новых» высказываний Папы… и вдобавок успокаивать наших друзей из совета приближенных…

Кардинал обнажил зубы в улыбке.

— Пока все идет довольно гладко и будет идти дальше, если вы, с Божьей помощью, успешно справитесь с вашей частью работы.

— Справимся. Ведь иначе и быть не может. — Джордан улыбнулся. — Союз между Святейшим Престолом и нашей организацией длится не первое столетие.

— Верно. Ватикану обязаны своим рождением рыцари святого Клемента, и Ватикан стоит за всеми миссиями рыцарей. Вы всегда служили нам верой и правдой.

В словах кардинала не было ничего угрожающего, но это и не требовалось. За ним стояли история и освященные веками традиции. Канези явно напоминал Джордану, чья рука его кормит.

— Как состояние Его Святейшества? — спросил Джордан.

— Его подключили к кислородному аппарату… Сердце работает с трудом, легкие с каждым днем все больше наполняются жидкостью. Я чувствую дыхание смерти, подошедшей к нему вплотную, Джордан. Она царапает мою кожу своими когтями, она подбирается все ближе, чтобы забрать его…

Глаза Джордана сверкнули.

— Смерть не успеет взять над ним верх, клянусь вам, ваше преосвященство! Мы приближаемся к цели. Квинтэссенция будет у нас в руках в ближайшие дни.

— Меня радует ваша вера и преданность делу, Джордан. О лучшем союзнике, чем вы, нельзя и мечтать. — Кардинала Канези трудно было назвать красавцем. Кривые ноги, чересчур большая голова, низко сидящая на покатых плечах. — Так любезно с вашей стороны было найти время и приехать сюда, чтобы лично засвидетельствовать свое почтение… Ваше присутствие очень ободрило его.

— Ради этого я готов дважды объехать весь мир, — отозвался Джордан с поклоном; но мысленно он с отвращением поморщился.

— Перед тем, как войти туда, вы должны надеть халат, бахилы и перчатки. — Канези провел Джордана через холл в небольшую комнату без окон, где висели на стене светло-зеленые халаты. Кардинал снял пару халатов с вешалки, подал один Джордану, оделся сам.

Снаружи больницу окружили толпы верующих. Они вышагивали по мраморным плитам, высоко поднимая свои глупые плакаты, чтобы их могли заснять репортеры для очередных новостей. Губы шевелились, твердя молитвы, глаза смотрели на небо. Вот она, сила веры, олицетворение власти Канези, подумал Джордан. И все же эта сила уже принадлежала прошлому, древнему прошлому. Она дала трещину, пообтрепалась, выветрилась. Осталась одна видимость. Хромоногая девочка с матерью, исхудалый старик в инвалидной коляске, которую толкал вперед его сын, все прочие, мечтающие об исцелении, о спасении… Они пришли сюда с искренней верой, но Джордан знал: они обречены. Как и Канези.