Сокровище Китеж-града - Наталья Солнцева

– Эй, хозяйка! – крикнул Смирнов, осматриваясь.

Деревенское запущенное жилье наводило уныние.

Скрипнула дверь, и в сени из горницы вышла крепкая молодая девка, краснощекая, подпоясанная цветастым передником.

– Вам кого? – удивленно спросила она.

– Мне нужна Прасковья Федоровна Гольцова, – как можно приветливее сказал сыщик. – Могу я поговорить с ней?

– А вы кто?

– Я из Москвы, – ушел от ответа господин Смирнов.

– Деньги привезли! – обрадовалась девка. – А почему Авдотья сама не приехала? Она, часом, не захворала? Я тут с теткой Прасковьей замучилась совсем! Не в себе она, и с каждым днем ей все хуже и хуже. Лекарства нужны, а у меня деньги закончились.

Всеслав похвалил себя за предусмотрительность. Он смутно предполагал, как могут разворачиваться события в Сычуге, и захватил с собой некоторую сумму денег. Варвара Несторовна платила ему исправно и щедро, потому что была заинтересована в скорейшем исходе дела, а деньги клиента должны способствовать расследованию.

– Вот, возьмите, – сыщик протянул девке конверт с деньгами.

– Ой, да что ж мы стоим в сенях?! – спохватилась она, пряча конверт в карман передника. – Идемте в горницу. Тетка Прасковья всю ночь маялась, а к обеду задремала. Я вас накормлю, чайком напою. Промокли небось? Дождь-то зарядил – третий день льет, окаянный!

Они вошли в просторную горницу, где много места занимала русская печь. По бревенчатым стенам висели потемневшие от времени иконы. Длинный самодельный стол был чисто выскоблен, ничем не застелен. В голые окна заглядывал мокрый, запущенный сад.

– Холодновато у вас, – сказал Смирнов, поеживаясь.

Он изрядно промок и только сейчас, в этой строгой, мрачной горнице ощутил озноб. Кроссовки тоже намокли, и холод от ног поднимался вверх, вызывая легкую дрожь.

– Я сейчас печку растоплю, – засуетилась девка. – Самовар поставлю. Как там Авдотья поживает, в городе-то?

– Да ничего… нормально поживает.

Сыщик, которого девка, по всей видимости, приняла за знакомого неведомой Авдотьи, теперь должен был поддерживать эту легенду. Так он больше узнает.

– Авдотья приезжает раз в полгода, привозит деньги, – сидя на корточках у печки, говорила девка. – С тех пор как Нестор Потапыч умер, она в город подалась, на заработки. А тетку Прасковью на меня оставила. Раньше-то я управлялась, а нынче невмоготу стало.

От печки потянуло дымком; занялись оранжевым пламенем дрова, затрещали. Девка закрыла заслонку, поставила самовар и сбегала в сени за яйцами и салом.

– Вас как зовут? – спросил Всеслав.

– Нюркой, – ответила девка, смущенно опустив глаза. – Разве Авдотья не сказала?

– Торопился я, на поезд опаздывал, – напропалую врал Смирнов. – Она мне деньги сунула, адресок шепнула, и все.

– Из нее слова не вытянешь, – кивнула Нюрка. – Все тишком да молчком! Они все бирюки такие-то, Гольцовы! Тетка Прасковья, только когда умом тронулась, начала болтать без умолку. Видать, за всю жизню наговориться решила. А я слушай да ночами не спи! Страсти-то, господи!

– Какие страсти?

– Ой… она такое говорит… такое… без привычки душа мрет! – Нюрка по-деревенски обхватила голову руками, закачалась из стороны в сторону. – То про какой-то ангельский град Китеж… то про пришествие антихриста… Ужасть! Гольцовы ведь староверы. Их все деревенские стороной обходят.

– Как это – староверы? – не понял Всеслав.

– Ну… старообрядцы они, раскольники. Аль не приходилось слыхать? Страдальцы и мученики за святую веру.

Сыщик решил, что это следует осмыслить.

– Можно, я кроссовки сниму и у печки поставлю? – спросил он. – А то мне скоро обратно ехать, а они мокрые насквозь.

– Ставьте! – великодушно разрешила Нюрка. – Сейчас самовар поспеет. Вы яишню с салом будете?

– Буду.

Смирнов почувствовал, как он проголодался, когда от огромной закопченной сковородки пошел запах жареного сала. Он нарочно захватил с собой бутылку хорошей водки и теперь надеялся уговорить Нюрку выпить с ним за компанию. Авось пьяная она станет разговорчивее. Да и ему сподручнее будет расспросы вести.

– Скучно мне, – сказал он, зевая. – Давайте, Нюра, перейдем на «ты»?

– Давайте… Только я не смогу. Стесняюсь.

Ее и без того румяные щеки покраснели.

– Ну, как получится. – Он вытащил из спортивной сумки водку и поставил на стол. – Неси стаканы. Надо согреться с дождя!

Она проворно сняла ухватом с печи сковороду, водрузила на стол; нарезала хлеб, принесла миску соленых огурцов и два граненых стакана.

– Пока ты на стол собираешь, дай мне фотки поглядеть, – как бы между прочим попросил сыщик.

– Какие фотки?

Нюрка вытерла руки краем передника и села напротив гостя.

– Люблю старые фотографии, – пояснил он. – Особенно деревенские. Я изучаю фольклор, быт и обычаи приволжских деревень. Для того и приехал. Раз ты говоришь, что Гольцовы – раскольники, мне о них все разузнать надо. Это же историческое явление: старообрядцы на Волге!

Нюрка уставилась на него во все глаза.

– Нет у них никаких фоток, – с сожалением сказала она. – Они сроду не фотографировались. Это у них считалось страшным грехом – божьих тварей на бумагу переносить. Они даже новых икон не признавали, не то что фоток. Видите, какие у них образа? – Нюрка повернулась и показала на черные иконы. – Сплошь покрытые сажей и копотью, аж святых не различишь!

– Жаль… – вздохнул Всеслав.

Он хотел спросить – а как же документы? Паспорта у них были или нет? Но вовремя прикусил язык. Такая дотошность могла насторожить Нюрку, а они еще не успели выпить как следует.

– Ой! – спохватилась она. – Что же я расселась, как гусыня? Тарелки-то забыла!

Она вскочила, метнулась в угол горницы, отодвинула ситцевую занавеску и достала с полки тарелки, вилки, сахарницу и большие кружки для чая. Смирнов налил водку в стаканы.

– Ну, со свиданьицем, Нюра! Только чур – пьем до дна.

– Мам, я пойду?

Бледный, испуганный Максим заглянул в кухню. Он собирался идти ночевать к товарищу, который жил этажом выше. Оставаться в опустевшей квартире было невыносимо. Не то чтобы он души не чаял в отце – отношения у них складывались довольно прохладные, – а просто слишком тягостным, непонятным и страшным оказалось для его юности присутствие смерти.

Тело Ивана Даниловича увезли в морг, но это не меняло дела. В квартире поселилась смерть – она была повсюду: ощущалась в воздухе, в закрытых черным газом зеркалах, в остановленных часах, в запахе расставленных в вазах цветов, в желтых церковных свечах, в том, что мать не зажигала света и не включала телевизор, а сидела на кухне, глядя прямо перед собой сухими глазами.