Проклятая игра - Клайв Баркер

– Но вы не сделали того, о чем она просила? То есть вы не вышвырнули его?

– О, я знал, что рано или поздно мне придется сделать это – я просто накапливал силы. Тогда он затеял какие-то домашние силовые игры, чтобы убедить меня в том, что я все еще нуждаюсь в нем. Это была тактическая ошибка. Первоначальная маска «домашнего» пуританина становилась тоньше с каждым днем. Я сказал ему об этом. Сказал, что ему следует переменить всю его манеру поведения или уйти. Он, конечно, отказался. Я знал, что он откажется. Все, что мне было нужно, это повод, чтобы расторгнуть нашу связь, и он поднес мне его на тарелочке. Сейчас мне, конечно, ясно, что он чертовски хорошо знал, что я делаю. Как бы то ни было, дело было сделано – и я вышвырнул его. Не я лично, конечно. Той разобрался со всем этим.

– Той работал лично на вас?

– Да. Кстати, это тоже была идея Иванджелины – она всегда была так предупредительна по отношению ко мне. Она настояла, чтобы я нанял телохранителя. Я выбрал Тоя. Он был боксером и был честен, как день. Мамулян никогда не производил на него никакого впечатления. У него никогда не было никакого сомнения в мыслях. Поэтому, когда я велел ему избавиться от этого человека, он просто взял и сделал это. Как-то раз я пришел домой, а картежника уже не было. Мне легче дышалось в тот день. Словно бы я носил камень на своей шее и не знал об этом. Внезапно все это ушло, и моей голове стало легче. Все мои страхи о возможных неприятных последствиях быстро потеряли почву. Мое состояние не испарилось. Мне везло как всегда, и без него. И, возможно, даже больше. Я обрел новую уверенность.

– И вы больше не видели его?

– Нет, я видел. Он дважды возвращался в дом, оба раза без предупреждения. У него не все ладилось, как казалось. Я не знаю, что это было, но он, по-видимому, потерял свое волшебство. Первый раз, когда он пришел, он был таким дряхлым, что я едва узнал его. Он выглядел больным, от него отвратительно пахло. Если бы ты встретил его на улице, то перешел бы на другую сторону. Я едва поверил в это превращение. Он даже не хотел заходить в дом – хотя я бы ему и не позволил, – все, что он хотел, это были деньги, которые я дал ему, и затем он ушел прочь.

– И это было искренне?

– Что ты имеешь в виду – искренне?

–Изображение нищего – это была правда? То есть, не было ли это еще одной историей?

Уайтхед поднял брови.

– Все эти годы я не думал об этом. Всегда полагал... – он остановился и начал с другого конца. – Ты знаешь, я не такой сложный человек, несмотря на то, что внешне выгляжу наоборот. Я вор. Мой отец был вором, и мой дед, вероятно, тоже. Вся эта культура, которой я окружил себя, это фасад. Вещи, которые я подбирал за другими людьми. Приобретенный и хороший вкус, если хочешь. Но после нескольких лет ты начинаешь верить в свою собственную значимость, ты начинаешь думать, что ты действительно сложныйчеловек-всего-мира. Ты начинаешь стыдиться инстинктов, приведших тебя туда, где ты есть, потому что они являются частью смущающей тебя истории. Вот то, что случилось со мной. Я потерял всякое представление о себе. А сейчас, я думаю, как раз время, когда вор должен снова сказать свое слово, – время, когда я должен использовать егоглаза, егоинстинкты. Ты научил меня этому, хотя, видит Бог, ты даже не подозревал об этом.

– Я?

– Мы одинаковы. Ты не понимаешь разве? Оба воры. Оба жертвы.

Жалость к самому себе была слишком явной в голосе Уайтхеда.

– Вы не можете заявлять мне о том, что вы жертва, – сказал Марти, – судя по тому, как вы жили.

– А что ты знаешь о моих чувствах? – вскипел Уайтхед. – Ты не смей,слышишь? Не думай, что ты понимаешь, потому что ты не понимаешь! Он все отнял у меня, все!Сначала Иванджелину, потом Тоя, сейчас Кэрис. И не говори мне, пострадал я или нет!

– То есть как – он забралИванджелину? Я полагал, что она погибла в результате несчастного случая.

Уайтхед покачал головой.

– Здесь та граница, до которой я могу рассказывать тебе, – сказал он. – Некоторые вещи мне трудно выразить. И никогда не смогу.

Голос его упал. Марти оставил этот вопрос и продолжал:

– Вы сказали, что он возвращался дважды.

– Да, это так. Он вернулся через год или два после своего первого визита. В ту ночь Иванджелины не было дома. Был ноябрь. Той пошел открывать дверь, и хотя я не слышал голоса Мамуляна, я знал,что это он. Я вышел в холл. Он стоял на ступеньках, освещенный светом фонаря. Моросил такой противный дождь. Как сейчас помню, он посмотрел мне в глаза. «Меня не ждали?», – сказал он. Просто стоял там и спрашивал: «Меня не ждали?»

Не знаю почему, но я впустил его. Он неплохо выглядел. Может быть, я думал, что он пришел извиняться, я не помню. Даже тогда мы бы остались с ним друзьями, если бы он предложил. Не на старой основе. Возможно, на деловых взаимоотношениях. Я отбросил свою защиту. Мы начали говорить о прошлом... – Уайтхед остановился, обдумывая слова, – а потом он сказал, что он одинок, что ему нужно мое сотрудничество. Я сказал ему, что Варшава была давным-давно. Я был женатым человеком, столпом общества и не собирался что-либо менять. Он принялся обижаться – обвинил меня в неблагодарности. Сказал, что я обманул его. Нарушил соглашение между нами. Я сказал, что никакого соглашения не было, я всего лишь один раз обыграл его в карты в далеком городе и он решил помочь мне по собственной воле. Я сказал, что, по моему убеждению, я полностью удовлетворил все его требованиям и заплатил ему сполна. Он делил со мной мой дом, моих друзей, мою жизньв течение десяти лет; все, что у меня было, принадлежало и ему. «Этого недостаточно», – ответил он, и все началось снова – все те же мольбы, что и прежде, требования, чтобы я оставил весь этот респектабельный вид и отправился с ним куда-то, стал странником, его сподвижником, усвоил новые, еще более ужасающие уроки о бытии мира. И, надо сказать, он представил все это почти привлекательным. Временами я уставал от маскарада, вспоминал запах войны и пыли, облака над Варшавой. Тогда я тосковал по тому вору, которым я был. Но я не собирался отбросить все только ради ностальгии. И я сказал ему об этом. Я думаю, он знал, что ему не сломить меня, потому что он впал в отчаяние. Он начал бессвязно говорить что-то о том, как ему страшно без меня, каким он чувствует себя потерянным. Мне он посвятил годы жизни, затратил столько сил ради меня – как же я могу быть столь черствым и безразличным? Он стал хватать меня своими руками, плакать, пытаться гладить меня по лицу. Я был просто поражен всем этим. Меня тошнило от его мелодрамы. Но он не уходил. Его требования превратились в угрозы и я потерял терпение, в этом нет сомнения: я никогда не был так зол. Я хотел покончить с ним и с тем, что за ним стояло, – моим грязным прошлым. Я ударил его. Сначала несильно, но он все продолжал таращиться на меня, и я вышел из себя. Он не делал ни малейшей попытки защититься, и его пассивность только еще более разъярила меня. Я бил и бил его, а он просто принимал удары. И подставлял лицо для них... – дрожа, он вдохнул воздух. – Видит Бог, я делал и худшие вещи. Но ни за что мне не было так стыдно. Я не останавливался, пока не разбил кулаки в кровь. Тогда я отдал его Тою, который действительно обработал его. И за все время он не издал ни звука. Меня холод пробирает, когда думаю об этом. Я до сих пор вижу: Мамулян, прижатый к стене Тоем, схватившим его за горло, и его глаза, направленные не на Тоя, а на меня. Только на меня.