Знахарь-2, или Профессор Вильчур - Тадеуш Доленга-Мостович

в малую гостиную, он освободился от хозяина и отправился на поиски Люции. Она танцевала в гостиной. Прошло более часа, пока ему удалось обменяться с Люцией несколькими словами.

— Как вам отдыхается? — спросил профессор.

Она посмотрела на него с беспокойством.

— Что с вами?

— Да ничего. Чувствую себя несколько уставшим. Отвык я уже от больших приемов, толпы и шума.

— Так, может быть, уже поедем домой? — предложила Люция.

— Если это вас не огорчит…

— О, нисколько. Сейчас я попрошу лошадей.

Пани Юрковская пыталась задержать их, но в конце концов сдалась. Им не пришлось долго ждать.

На улице шел дождь. Сидя в открытой бричке, укрывшись капюшонами бурок, они почти всю дорогу молчали. Каждый был погружен в собственные мысли. Люция вспоминала признание Юрковского. Она знала, что поступила правильно. Он был милым и порядочным человеком. Но даже если бы она не любила Вильчура, то все равно не стала бы женой этого молодого человека. Она была уверена в правильности своих аргументов: люди должны жениться в своей сфере, так, чтобы у них были общие интересы. У него не было понятия о ее работе, а у нее о его. Они попросту не нашли бы общего языка. Были бы как два чужих, обреченных на сосуществование человека. Например, с Кольским, хотя она его не любила, хотя их точки зрения были часто диаметрально противоположны, ей всегда было о чем поговорить. И не только потому, что он был врачом, но и потому, что он воспитывался и работал в городе, что свои понятия, впечатления, обычаи они черпали из одной среды и культуры. Они не виделись уже несколько месяцев. Их разделяло большое расстояние и даже разный образ жизни, но переписывались они довольно часто, и всегда у них было о чем рассказать друг другу.

Ну, а с профессором, например, могла ли она с ним скучать? Она была убеждена в том, что понимает каждое его движение, каждый его взгляд. И ей казалось, что и он тоже чувствует ее близость, что у них нет никаких тайн друг от друга. Так давно они рядом, и каждый разговор с ним доставляет ей огромную радость.

Всматриваясь в будущее, в свое будущее рядом с этим человеком, она видела его светлым, без единой тучки на горизонте. Она не сомневалась, что будет счастлива. Может быть, лишь на минуту где-то в глубине души в ней отозвалась грусть: она понимала, что ее будущее не будет изобиловать развлечениями такого рода, как, например, сегодня. Но тотчас же появилась разумная мысль о том, что она может принести такую незначительную жертву, как отказаться от танцев.

Уже было совсем темно, когда они подъехали к крыльцу больницы. Вильчур зажег в сенях лампу и первый заметил какой-то бумажный пакет, прислоненный к чернильнице на столе.

— Что это такое? Телеграмма? — сказал он, беря пакет в руки.

Это действительно была телеграмма, адресованная Люции. Подойдя к лампе, она открыла ее и посмотрела на подпись. Телеграмму прислал

Кольский. Вильчур пошел заглянуть в больничную палату, а Люция начала читать:

"Обращаюсь к вам от имени пани Добранецкой с отчаянной просьбой. У ее мужа подтвердилось опасное новообразование в мозгу. Состояние почти безнадежно. Минимальные шансы на спасение в операции. Она будет трудной и сложной. Добранецкий отказывается, потому что не верит в успех. Он сказал, что решится на операцию только в том случае, если ее согласится провести профессор Вильчур…"

Люция вытерла рукой лоб. Она не верила своим глазам.

"Пани Добранецкая умоляет вас, и я присоединяюсь к ее просьбе, чтобы вы согласились поговорить с профессором Вильчуром и он не отказался помочь умирающему. Она знает, что у нее нет права просить об этом, что они не заслужили благосклонности профессора и что он считает их своими врагами. Поэтому она обращается к вам через меня. Мы надеемся, что вы не откажетесь помочь. Ждем ответа по телеграфу. Кольский".

Люция скомкала телеграмму. Какая-то радость и в то же время раздумья наполнили ее. Вот сама судьба самым жестоким образом отыгралась на этих злых людях. Это рок заставил их обратиться за помощью и спасением к человеку, которому нанесли столько страшных обид.

— Ах, подлые, трижды подлые людишки! — думала она. — Презрительно называли его знахарем, возводили клевету, твердили, что он должен бросить хирургию. А сейчас, перед угрозой смерти, скулят, как псы, о помощи!

В сени вошел профессор. Она возбужденно схватила его за руку. На его лице отразилось удивление. В глазах Люции можно было прочесть триумф, щеки ее разрумянились, дыхание участилось.

— Что-нибудь случилось? — спросил профессор. — Вы так возбуждены.

— О да! Да! Случилось что-то, что должно убедить в Божьей справедливости! Вот, послушайте.

Она расправила измятый листок и прерывающимся голосом стала читать телеграмму. Он слушал с возрастающим изумлением. А когда она закончила, они оба долго молчали. Вильчур стоял, опустив голову. На его лице отразилась глубокая печаль. Наконец, он поднял голову и тихо сказал:

— Бог свидетель. Не могу… Как же… Опухоль в мозгу… И такая рука…

Он вытянул перед собюй левую руку, которая, видимо под влиянием неожиданного сообщения, дрожала больше, чем обычно.

— Как же я с такой рукой… Это немыслимо.

— Но какая наглость! — взорвалась Люция. — Какое бесстыдство этих жалких пресмыкающихся! После всего, что они сделали, осмеливаются!.. Бессовестные люди!..

Вильчур ничего не ответил. Заложив руки за спину, он тяжело ходил из угла в угол.

— Я напишу Кольскому, что удивлена тем, как он смог отважиться на посредничество и, более того, просить о посредничестве меня.

Вильчур остановился рядом с ней.

— Вам не следует упрекать его за это, панна Люция, — сказал он спокойно. — Вы не должны забывать о том, что он прежде всего врач и как врач не может упустить никакой, абсолютно никакой возможности спасения пациента.

— Даже тогда, когда этот пациент — преступник? — спросила она возбужденно.

Вильчур серьезно посмотрел ей в глаза.

— Даже тогда. Даже тогда, панна Люция.

Снова нависла тишина.

— Пошлите ему телеграмму, — сказал, наконец, Вильчур. — Напишите ему, что я не могу, что у меня не действует рука… Телеграмму нужно послать с самого утра, ведь они там ждут… А сейчас спокойной ночи, Люция. Пусть вам хорошо спится.

Она обеими руками сильно сжала его руку.

Когда за ним закрылась дверь, она долго стояла как вкопанная. Как она восхищалась этим человеком! Она была уверена, что он должен был чувствовать по отношению к Добранецким если не желание отомстить, если не ненависть, то во всяком случае презрение, глубочайшее отвращение. Его оклеветали, воспользовавшись самыми омерзительными средствами борьбы, оплевали его доброе имя, лишили имения, вынудили отказаться от клиники и покинуть Варшаву. Нет, она не нашла бы в себе и тени жалости к ним, не смогла бы даже на минуту забыть о причиненных обидах и считала, что и Вильчур должен их помнить. А он даже Бога призвал в свидетели, чтобы объяснить искренность своего отказа.