Девятый император - Андрей Астахов

– Заметили, черти! – Радим плюнул в сердцах. – Теперь обложат.

– Надо спешить, – Прокоп поднялся в стременах, закричал: – Эй, робяты, у кого конь раненый, бросай его к лешему, садись на запасных!

– Жаль Лариона, – произнес Радим. – От изменника Субара ушел, а тут…

Отряд двинулся дальше и вскоре вышел из задымленных улиц к берегу Тверца. Здесь пожаров было меньше, и сгустившаяся темнота в какой-то степени скрывала колонну. Однако радость оказалась преждевременна: едва колонна продвинулась от города на полпоприща, как опять из темноты раздался хриплый рев, и на русских посыпались закаленные стрелы. Следом колонну атаковали монгольские всадники.

Наконец-то дело дошло до рукопашной. Две конные лавы с грохотом столкнулись во мраке, который рассеивал только багровый свет пылающих неподалеку домов. Застучали мечи о щиты, зазвенела сталь, раздались вопли первых раненых.

Радим зарубил монгола, который налетел на него с пронзительным воем; вражеский воин пытался закрыться саблей, но тяжелый булатный меч Вадима разнес саблю в куски и развалил монголу череп. Другого монгола Радим выбил из седла, толкнув его щитом, и вражеский всадник свалился прямо под копыта коней. Еще один монгол попытался в свалке ткнуть Вадима копьем – спасла кольчуга. Воевода ответил таким ударом, что монгол тут же обмяк в седле. В темноте было невозможно разобрать, сколько воинов участвовало в схватке, но русские одолевали. Голова колонны под водительством Прокопа прорубилась сквозь вражеские ряды; Прокоп, размахивая окровавленной секирой, собирал вокруг себя воинов. Тогда засвистели дудки из конских костей, и монголы начали отступление. Улица, заваленная людскими и лошадиными трупами, вмиг опустела.

– Эй, все живы? – спросил Радим, откашлявшись.

– Василь Пятка погиб, – раздался из темноты чей-то голос. – И Хлуд полег.

– Тимоня мертвый, – добавил другой.

– Едем! – скомандовал Прокоп. – Некогда нам мертвых считать, их Бог посчитает…

Пока отряд ехал по берегу, Радим передумал многое. Он неожиданно для себя сделал вывод, который его поразил – Прокоп Псковитянин был бы куда лучшим воеводой, чем он сам. И неважно, что чужеземный воин побил Прокопа в поединке. А где он сам, этот чужеземец? Солгал, старый лис, дал ложную клятву, улизнул из Торжка вместе с дочкой. Поди, смеется над доверчивым воеводой новоторжским, а как узнает, что монголы сожгли Торжок, так и вовсе сочтет его, Вадима, недотепой. Пусть так. Жаль лишь, не может он увидеть снова дочь чужеземца Акуна, заглянуть в ее лучистые карие глаза, ощутить аромат ее волос! Спасая свою жизнь, пробиваясь через вражеское войско из пылающего города, новгородец Радим Резанович думал о Руменике.

– Монголы? – завопил кто-то истошно.

Радим вздрогнул, очнулся от грез. Впереди него из седла вылетел русский всадник, выбитый стрелой. Монголы с воем обрушились со стороны реки, отрезая колонне Вадима путь к лесу.

Радим замахнулся мечом на монгола, и тут почувствовал, что конь под ним падает. Он опомнился уже в снегу. К счастью, конь его не придавил. Вражеский всадник пустил коня прямо на Вадима, пытаясь смять его – Радим увернулся и длинным секущим ударом свалил монгола наземь. Теперь у него был конь. Недолго думая, Радим вскочил в седло. Вокруг него шел бой. Русские отчаянно отбивались длинными мечами и тяжелыми шестоперами, сбивая наседавших монголов. Но и отряд Вадима терял воинов. Упал с разрубленной головой Ярема-лучник. Вражеская стрела нашла Халзана. Когда монголы в очередной раз рассеялись, и Радим пересчитал своих людей, оказалось, что в строю осталось только девять воинов.

Воевода еще успел подумать, что в Новгороде так и не узнают, как погиб он сам и его дружина, а на русских опять посыпались стрелы с другого берега Тверца. Монголы стреляли наугад, потому что стало совершенно темно – больше старались заградительной стрельбой не дать русским подойти к границе леса. Прокоп упорно вел колонну. Скорее всего, монголы перебили бы всех, если бы не то, что русские сочли промыслом Божиим. Всадники монгольской сотни, шедшие на перехват по льду Тверца, вдруг стали проваливаться под лед. Верно, тепло от охвативших Торжок пожаров ослабило лед, и он начал трескаться. Выбраться из полыней не удалось никому – напрасно монголы бросали им арканы. Река унесла всех.

– Хвала Пречистой! – воскликнул Прокоп, когда они добрались до леса. И тут же помрачнел, потому что из двадцати девяти воинов уцелело только четверо.

Радим подъехал к Прокопу, чтобы пожать руку своему приказному воеводе, но тут голова у него закружилась, и новгородец поник в седле. Прокоп подхватил молодого воеводу, с помощью одного из воинов бережно снял его с седла. Левая нога Радима была пробита монгольской стрелой.

Великий Субэдей прибыл к Торжку следующим утром. Его встретило печальное зрелище – город почти полностью сгорел. На пепелищах выли собаки. У въезда в монгольский лагерь полководец увидел трофеи – кучу из голов, отрубленных у павших русских воинов.

– Удалец Тенгиз-нойон! – прокряхтел одноглазый Субэдей. – Тенгиз-нойон заслужил похвалу!

Кроме похвалы, Тенгиз-нойон, прославленный своими победами, получил от сиятельного Субэдея задание разведать дорогу на Новгород. Случилось то, чего так хотел монгольский военачальник. Теперь, если небо поможет ему, ключи от сказочно богатого Новгорода великий Бату-хан получит из рук Тенгиз-нойона. И кто тогда из ханов сравнится с ним, победителем урусов? Никто. Бату-хан прогонит всех шакалов и лизоблюдов, возьмет храброго Тенгиз-нойона в свою ближнюю свиту и…

Но сначала надо взять Новгород. И он будет взят. Потому что так велит Бату-хан, так велит одноглазый Субэдей. И нет силы, которая удержит монголов, всегда выполняющих волю своего повелителя.

Весь день и всю ночь монголы под Торжком праздновали Цаган-Сар.[51]Наутро две тысячи воинов – тысяча Тенгиз-нойона и приданные ему вспомогательные отряды, – двинулись по серегерскому тракту на Новгород.

«Она его любит! Конечно, любит. А я дурак набитый. Ходил за ней, заглядывал в глаза, каждое слово ловил. А вот приехал вояка чужеземный – и все тут, прости – прощай, Ратислав. Эх, лихо мое, не отступишься ты от меня, всю жизнь мою гнобишь! Коли рожден невезучим, так уж что хошь сотвори, иной судьбы не будет!»

Ратислав в последний раз ковырнул ножом кору ели, посмотрел, что получилось. Когда-то отец пробовал выучить его грамоте. Сам Юрята читал по складам и даже мог написать свое имя. Но Ратислав не был прилежным учеником. То, чему его успел научить отец, быстро забылось. Но вспомнить, как пишется имя «Липка» Ратиславу было нетрудно.

Стрелять из лука с Хейдином он не пошел. С утра провалялся дома на полатях, лелея свое горе. В голову Ратиславу лезли всякие глупости. Он даже пожалел, что не его вчера убил этот всадник-навия – может, Липка поняла бы, кого потеряла, одумалась и остаток дней раскаивалась в том, что не ответила на его любовь. Ратислав вспоминал, какими глазами Липка смотрела на Хейдина, когда упырь был повержен. Сколько любви, нежности, счастья было в этом взгляде! Ратислава девушка даже не заметила. А ведь это он, Ратислав, убил грифа и спас Хейдина от верной смерти. Он истинный герой, а слава и любовь достались ахохе заезжему. От этих мыслей сердце Ратислава наполнялось такой болью, что хоть криком кричи. Липка его предала. Не увидела его любви, не оценила ее.