Внутренний враг. Шпиономания и закат императорской России - Уильям Фуллер

Владимиру Александровичу также удалось ловко разобраться с инсинуациями Машека и Сан-Кирали о его якобы причастности к выдаче австро-венгерским властям российского шпиона Альфреда Редля. Согласившись с тем, что Редль действительно «крупная величина в деле шпионажа», Сухомлинов рассказал следователям, что Редль был завербован в то время, когда он, Сухомлинов, служил начальником штаба у Драгомирова в Киевском военном округе (1899–1902). Благодаря стараниям Редля русские военные получили доступ к ценнейшим отчетам австро-венгерского Генерального штаба и мобилизационным планам. Также с его помощью на территории России было схвачено несколько настоящих австрийских шпионов, в их числе Гримм, старший адъютант штаба Варшавского военного округа. Однако к разоблачению Редля Сухомлинов абсолютно непричастен, что подтверждают также показания Машека и Мюллера (пусть и недостоверные в других отношениях). Оба, Машек и Мюллер, уверяли, что человек, сообщивший тайную информацию австрийцам в 1913 году, проживал в это время в Киеве. Был ли этот человек главой киевской охранки, как утверждал Машек, или неким «русским генералом» по версии Мюллера, в любом случае это не мог быть Сухомлинов28.

Однако когда настало время громить косвенные доказательства, которыми как стеной окружило его обвинение, Сухомлинову пришлось туго. Генерал твердо решил предстать перед своими прокурорами в облике полной невинности. Проблема заключалась в том, что, даже не будучи шпионом, он отнюдь не был безупречен. Ему следовало бы, пожалуй, признать факты заурядной коррупции или объяснить, каковы были его истинные цели, когда в 1911 году он устраивал Мясоедова на службу при Военном министерстве. Он же, выбрав другую стратегию, оказался вынужден искажать правду и отвечать на вопросы уклончиво или невнятно.

Например, сенатор Кузьмин и его команда придавали большое значение тому, что в переписке между полковником Ивановым, Николаем Гошкевичем и Александром Альтшиллером Сухомлинова именовали «тысячным» — как решили люди Кузьмина, это была конспиративная кличка. Когда Сухомлинову задали вопрос по этому поводу, он ответил, что «тысячный», напротив, безобидное дружеское прозвище, произведенное от номера его счета (№ 1000) в Гвардейском экономическом обществе. Эго забавное утверждение было дискредитировано: стало известно, что в действительности у генерала был номер 100729. «Тысячный», конечно, было конспиративной кличкой, однако целью заговора был обман государственной казны, а не измена в пользу Германии.

Аналогичным образом утверждение Сухомлинова, будто он был едва знаком с полковником Ивановым, полностью опровергалось показаниями генерала Янушкевича, сообщившего, что после ареста Иванова Сухомлинов вступился за него и ходатайствовал о его освобождении30. Показания Янушкевича также полностью дезавуировали утверждение Сухомлинова, будто он всегда считал Альтшиллера по рождению лютеранином и не знал, что тот был евреем. Всем в окружении Сухомлинова было известно, что Альтшиллер еврей и что Сухомлинов в курсе этого, потому что он часто об этом упоминал31. И, напротив, то, как Сухомлинов объяснил, почему он позволил Думбадзе прочитать секретный «Перечень важнейших мероприятий военного ведомства с 1909 года по 20 февраля 1914 года» — мол, он передал этот документ только после того, как начавшаяся война лишила его всякой пользы для противника, — было, вероятно, технически точно, но при этом свидетельствовало об уму непостижимой безалаберности в обращении с документами, составляющими государственную тайну.

Однако сильнее всего Сухомлинову пришлось попотеть, когда настал момент объяснить его знакомство с полковником Сергеем Мясоедовым. Дело в том, что для подавляющего большинства населения России имя «Мясоедов» стало символом порока и измены. Поскольку Сухомлинову не были известны точные обстоятельства ареста Мясоедова и представленные в ходе процесса свидетельства, он не мог быть абсолютно уверен в невиновности своего бывшего протеже. В беседе со следователями в 1916 году Сухомлинову пришлось исходить из предположения, что Мясоедов действительно агент вражеской державы, и соответствующим образом модифицировать свои показания. А если Мясоедов и не был изменником, то все вокруг были уверены в обратном. Тут-то и возникали проблемы: как распишут газеты историю отношений между Мясоедовым и бывшим военным министром? Какие выводы сделает публика из факта приятельства Сухомлинова с самым ненавистным в России изменником?

Оправдывая свои контакты с Мясоедовым, Владимир Александрович прежде всего принялся перекладывать ответственность за оказанную жандарму поддержку на других. Да, он действительно принял Мясоедова на службу, однако сделал это исключительно по настоянию таких людей, как генерал П.П. Маслов, генерал С.С. Савич и барон Таубе, — всё люди с безупречной репутацией в военной и полицейской среде32. Сухомлинов также изо всех сил пытался опровергнуть ложное представление, будто Мясоедов занимал важную должность в Военном министерстве. Жандарм действительно настойчиво искал работы в разведке, однако Сухомлинов ему этою не позволил, и никаких секретов Мясоедову никогда не доверяли. По словам Сухомлинова, полковник был всего лишь мелким помощником по общим вопросам, хотя и с ложной претензией на величие33. (К несчастью для обвиняемого, полковники Ерандаков и Васильев были тут как тут и имели возможность опровергнуть это утверждение.)

Наконец, Сухомлинов нанял Мясоедова, но он же его и уволил. Владимир Александрович сообщил, что отправил жандарма в отставку в 1912 году не из-за письма по его поводу от Министерства внутренних дел, не из-за газетных нападок и даже не из-за сомнений, пусть туманных, в его лояльности — причиной был «тот публичный скандал, который Мясоедов учинил на бегах». Впоследствии Сухомлинов приказал провести расследование деятельности Мясоедова (что, по его признанию, было сделано для умиротворения прессы), однако оно не выявило никаких нарушении, вследствие чего у Сухомлинова не было никаких оснований подозревать полковника в шпионаже. Да, собственно, и самый безжалостный мучитель Мясоедова, А.И. Гучков, также явно не считал тогда полковника изменником — иначе разве он принял бы от него вызов на дуэль?34

Конечно, события весны 1912 года далеко развели Сухомлинова и Мясоедова. Они практически не виделись. Следователей это, похоже, озадачило. Если дело действительно обстояло таким образом, почему генерал согласился написать то письмо от 29 июля 1914 года — документ, с помощью которого Мясоедов пробрался в разведывательный отдел 10-й армии? В ответ Сухомлинов твердо настаивал на том, что и это письмо было истолковано неверно. Прежде всего, письмо не было официальным. Кроме того, это отнюдь не была восторженная рекомендация, а всего лишь свидетельство, что он, Сухомлинов, не имеет возражении против возвращения полковника на службу. В довершение Владимир Александрович приврал, назвав письмо невинной услугой, какую естественно оказать знакомому35.

Слабость сухомлиновской версии была не столько в том, что он манипулировал фактами, сколько в том, что, по сути, она вылилась в признание собственной некомпетентности, если не умственной неполноценности. Чтобы поверить в историю Сухомлинова, нужно было вообразить, что министр, несмотря на многочисленные предупреждения со всех сторон, все же решил допустить Мясоедова в Военное министерство и впоследствии не сумел разглядеть процветавший прямо у него под носом в течение месяцев шпионаж. Это была либо преступная небрежность, либо временное помешательство. Напрашивалось, конечно, третье объяснение: зачем признаваться в профессиональной несостоятельности или идиотизме, если не для того, чтобы скрыть нечто более серьезное?