Что мое, что твое - Наима Костер

— Перестань, Линетт, — сказал он, потому что больше ничего не мог придумать. Нужна ли она ему? Ему нравилось, когда она рядом. Но по-настоящему разве кто-то кому-то нужен?

— Но в моей жизни не было большей чести. Знаешь почему?

— Потому что ты любила папу.

— Нет уж, молодой человек. Я тебе не мученица. Несмотря на возраст. — Она погладила его по лицу, по нежной части. — Я с тобой потому, что хочу быть с тобой.

Джи это не тронуло — он все еще думал о Джейд.

— Ну да. Это она со мной застряла против воли, — сказал он.

— Ты должен понять. Если бы твой отец прожил дольше, она могла бы стать другим человеком. Он помогал ей. Но у тебя такая мать, и она у тебя одна. Она старается.

Джи было все равно. Он устал, что все всё время придумывают оправдания для взрослых, которые не знают, как себя вести. Только проснувшись, он чувствовал себя победителем: он возвращался в Первую, он займет свое место в спектакле. А она взяла и лишила его этого чувства. Она не видела ничего хорошего, что бы он ни делал.

— Меня побили.

— Я знаю, милый.

— А ей все равно надо, чтобы все было по ее.

— Знаю.

Они свернули с шоссе и теперь ехали по дороге вдоль железнодорожных путей за старыми фабриками. Скоро они приедут к школе.

— Я знаю, я не твоя мать, но ты всегда можешь на меня рассчитывать.

— Линетт, все со мной будет нормально. Просто следи за дорогой.

— Ты серьезно? Я ездила по этому городу еще до твоего рождения. Я бы довезла тебя с закрытыми глазами. Ты меня слышал? Я приду, раз сказала. Буду в первом ряду. Пусть даже ни слова не пойму…

Слезы полились из Джи, не успел он остановиться. Он смеялся. Ему полегчало, хотя и не совсем. Тяжесть, оставленная Джейд, никуда не делась. Он хотел бы забыть ее, стереть, если б мог.

— Так о чем этот спектакль? — спросила Линетт. — Объясни сейчас, чтобы я хоть что-то понимала.

Она слушала, сощурив глаза, демонстративно внимательно. У нее был глупый, но милый вид, с этими ее растрепанными кудрями, завивающимися у ушей. Он хотел бы сфотографировать ее, вот именно в этот момент.

Он рассказал, как Клавдио бросили в тюрьму, как он хотел добра, а кончилось все плохо для него. У него был один большой монолог, отдельные фразы тут и там, но в основном он просто расхаживал по клетке и боролся с отчаянием в ожидании свободы.

— А это не так просто, как кажется, — сказала Линетт. — Я только этим и занимаюсь вот уже почти пятнадцать лет.

Когда Джи вошел на репетицию, раздались бурные аплодисменты: некоторые свистели, улюлюкали, топали ногами. Он весь запылал под взглядами, но приятно было видеть лица друзей, которые рады видеть его: Адиру, Шона, Роуз, всех актеров, кроме Беккета, которого почему-то не было. Мистер Райли похлопал Джи по спине, по плечу, втащил его в круг. Ноэль стояла перед сценой в большой не по размеру фланелевой рубашке, в леггинсах и неизменных ботинках. Лицо у нее порозовело, она хлопала изо всех сил и смотрела на него, сияя. Джи почувствовал, как все гадкие ощущения утра испарились. Он подошел к Ноэль и встал рядом с ней, а она обняла его одной рукой. Джи почувствовал, как все нехорошее в нем куда-то уплывает.

Наконец мистер Райли попросил успокоиться, и все притихли. Они собирались прогнать всю пьесу с начала без остановок, но сперва хотели обсудить концовку, череду помолвок — Джульетты и Клавдио, герцога и Изабеллы, Марианны и Анджело. Мистер Райли пояснил, что сыграть концовку можно очень по-разному. Можно попробовать сделать все просто и весело, но любой внимательный зритель сразу заметит нестыковки: не все браки равны. Сыграть все тревожно, абсурдно — рискованно: публика может решить, что они схалтурили. Зрители скорее решат, что исполнители неправильно поняли концовку и плохо ее сыграли, чем подумают, что она и должна быть странной по замыслу Шекспира. Мистер Райли решил, что за вариант концовки они проголосуют.

Ноэль заговорила первой — пусть будет странная. Зрители все равно будут в недоумении, а они не должны пытаться все разложить по полочкам. В жизни ведь не так, даже когда все хорошо.

Адира и Роуз предпочитали праздничную концовку, и так и сказали. Труппа разделилась ровно пополам.

Мистер Райли попросил Джи разбить спор, и на этот раз он не взбесился на мистера Райли за излишнее внимание. Он ни капли не сомневался в ответе.

— Сделаем, как сказала Ноэль, — ответил он. — Сделаем, как она хочет.

Так Джи сказал последнее слово, и они прогнали всю пьесу с начала.

Когда театр опустел, Ноэль осталась убирать декорации. Джи предложил ей помочь, и мистер Райли оставил их вдвоем. Они понимали, что он им потакает, но не возражали. Он только велел погасить свет перед уходом.

Они вешали костюмы на вешалки, когда Ноэль коснулась его лба, пореза у него над глазом, помазанного мазью.

— Болит?

Кроме пореза у него еще не сошел синяк на щеке, палец еще был в шине, и копчик ныл.

— Ничего страшного.

— Перестань, — сказала Ноэль. — Очень даже чего.

— Мама хотела, чтобы я ушел.

— Так зачем ты вернулся?

— Ты знаешь зачем, — сказал Джи, и щеки у Ноэль окрасились в очаровательный персиковый розовый.

— С каких пор ты так осмелел, Джи? — спросила она, и он пожал плечами, чувствуя, как теряет смелость.

— Пойди сюда, — сказала она и стянула его со сцены на пустой ряд стульев.

Она хотела его о чем-то спросить. Они сели рядом, а она стала рыться в своей сумке. Потом достала программку: простой черный шрифт на дешевой сине-зеленой бумаге.

Она показала на его имя в начале списка, напротив роли Клавдио.

— Объясни, — сказала она.

— Ну, это папа меня стал называть Джи. У него была фамилия Джилберт, я стал Джи-младшим. Меня так всю жизнь все зовут. Но в программке я хотел использовать свое настоящее имя.

— Почему?

— Я больше не ребенок.

Ноэль серьезно кивнула.

— Мне нравится. Нельсон Джеймс Джилберт.

— Можно просто Нельсон.

Ноэль улыбнулась, зажав программку в руке. Она опустила глаза, почти смущенно. В кои-то веки она ждала. Джи был уверен, что первый шаг сделает она. Ведь это у нее столько опыта, а он вообще не знает, что делать. И все-таки он подался вперед и поцеловал ее. Она поцеловала его. Он закрыл глаза и весь отдался чувству.

Все было иначе, чем он ожидал. Мокрее, слюнявее и куда удивительнее. Он думал, что ему будет страшно. Думал, что будет чувствовать себя виноватым, грязным, как когда он смотрел свои видео и испытывал непреодолимое желание, которое не должен был испытывать. Вместо этого он ощущал ясность, уверенность. Он как будто растекался. Он обвил ее шею руками. Она обхватила его грудь. Так близко, еще ближе. Он открыл рот, она тоже, и Джи попытался передать ей все, что он чувствовал за жизнь, все, что чувствовал теперь, языком, мыслями. Он передавал ей послания в надежде, что она услышит. Ты прекрасна, говорил он, и Я хочу тебя. Навсегда, говорил он. Я твой.