Танцы со смертью: Жить и умирать в доме милосердия - Берт Кейзер

Эссефелд рассказывает, что нередко во время панихиды он чуть не плачет. Он знает, с этим нужно бороться, потому что если у тебя потекут слезы, то обряд будет разрушен.

Священник, служащий мессу, это полюс покоя при совершении обряда: в процессии, прибывшей на кладбище, кто-то ведь должен знать, в какую могилу опускать гроб; нельзя же искать ее всем вместе.

Плачущий священник был бы почти столь же плох, как и смеющийся.

Философ Зенон в 84 года сломал палец на ноге, воскликнул: «Я уже иду, зачем меня зовешь?» – и лишил себя жизни. Да, такой вот рассказ.

Де Гоойер ведет совсем иной разговор со Смертью. Сегодня утром, подъезжая на велосипеде к Де Лифдебергу, я увидел, как он в своем стареньком «саабе» пересек улицу прямо перед мчащимся навстречу грузовиком, чтобы буквально в последний момент, заложив опасный вираж, успеть влететь на парковку.

Его манера впрыскивать себе дозу адреналина – чтобы заметить, как сквозь серую вуаль повседневности блеснут в ухмылке зубы Костлявого: «Вижу тебя, но не пойду».

Анс ван Дёйн 47 лет. Она уже почти восемь лет в Де Лифдеберге. Рассеянный склероз. Теперь еще осложнение, упорное воспаление сетчатки, из-за которого она почти совсем ослепла. Она не замужем, детей нет. Она единственный ребенок; родители навещают Анс почти ежедневно. Вижу ее плачущего отца в коридоре. Он не из тех, что льют слезы, и я спрашиваю, что случилось.

Его жена, кормившая дочь, на какой-то момент отвлеклась, и вилку с едой, которую Анс не видела, она пыталась нащупать губами.

Ее ищущий рот… и он уже не мог совладать с собою.

Де Гоойер провел уик-энд у родителей: «Никогда не знаешь, что рассказывать отцу о своей работе. Он думает, как мне кажется, что каждый больной, который попадает ко мне, это что-то вроде пазла, на который я тут же набрасываюсь: что бы это могло быть? Ради всего святого, что бы это могло быть? И через шесть недель или через шесть месяцев поисков, фотографий, сопоставлений, анализов мочи, прощупываний, просвечиваний, наблюдений, размышлений, копания в книгах и звонков коллегам наконец-то прихожу к выводу: параллельный пипоз[233].

Я выхожу на поле битвы и после жестокой борьбы, во время которой неоднократно приходится хватать пациента буквально на краю пропасти, куда пипоз угрожает его столкнуть, усталый, но удовлетворенный стою на крыльце нашего богоугодного заведения, прощаясь с ним под градом цветов и печенья, и еще долго машу рукой нашему славному исцелившемуся, которого ошалевшая от счастья семья увозит наконец с триумфом домой.

Примерно так. Теперь мой отец знает, что на самом деле всё обстоит совершенно иначе. Но он не знает, зависит ли это от того, что наука наша ничего не стоит, или от того, что я ничего не стою как врач».

Один из вариантов. Профессор Энсхеде, ему, вероятно, за 80, пишет следующее: «Разве не удивительно, что я всё еще жив, тогда как без современного медицинского обеспечения и медицинской техники я бы давно уже умер? С 1977 года ежедневно принимаю таблетки для сердца. Мы остаемся в живых, потому что напичканы медикаментами. И это справедливо, по моим оценкам, для 80 % моих сверстников» (NRC Handelsblad, 26 октября 1991).

Умилительно, что кто-то может до такой степени верить в Медицину. Только блаженное незнание сути и истории предмета позволяет говорить подобные вещи. Ведь мы все без исключения доживаем до старости не благодаря медицинскому вмешательству, но потому что вполне удовлетворительно питаемся и, что касается микробиологии, живем в чистоте.

Насколько чисто мы живем, иногда можно узнать из довольно неожиданных источников. Вот, например, отрывок из Дневника Сэмюэла Пипса (20 октября 1660): «This morning one came to me to advise with me where to make me a window into my cellar in lieu of one that Sir W. Batten had stopped up; and going down into my cellar to look, I put my foot into a great heap of turds, by which I find that Mr. Turners house of office is full and comes into my cellar, which doth trouble me, but I will have it helped»[234].

Нашей чистой жизнью мы обязаны гигиенистам XIX столетия, которые ратовали за карантин во время холеры и за городскую канализацию, ибо это способствует гораздо больше ожидаемой продолжительности жизни, чем любое вмешательство медицины.

Но предотвращать намного скучнее, чем исцелять. Поэтому профилактике мы отводим более скромную роль. Исцеление порождает куда больше шума, предотвращение по самой своей природе беззвучно.

Нелепость того, что мы слышим о якобы существующей взаимосвязи между болезнями, медициной и образом жизни, сразу видна при взгляде на Африку, где люди, как уверяют телепередачи на медицинские темы, ведут исключительно здоровую жизнь: мало едят, много двигаются, не курят. При этом средняя продолжительность жизни там едва достигает 40–50 лет.

Европеец, который курит, переедает и ездит на автомобиле, живет намного дольше. Хорошо, пусть это упрощенное представление, но всё же гораздо менее упрощенное, чем полагать, что достижение глубокой старости обеспечивается приемом лекарств. Разве что в весьма редких случаях.

Иногда кажется, что мы вместе с Анс ван Дёйн медленно приближаемся к мысли об эвтаназии. Она уже несколько раз осторожно заговаривала об этом. Болезнь ее зашла очень далеко, она больше не может сидеть и говорит, что с нее довольно. Я отношусь к этому спокойно, и сейчас меня не пугают эти последние пять минут, которых я всегда так страшился.

Это из-за того, что она слепа. Я буду чувствовать, что за мной не так наблюдают, и смогу более раскованно действовать.

– Со стороны видно, что я слепая? – спрашивает она.

– М-м, нет, то есть, думаю, да. Я вижу твои глаза, но при этом вроде бы заметно, что меня ты не видишь. Понимаешь?

– Да, понимаю. Но я, собственно, спросила, потому что мои глаза выглядят так, словно с ними ничего не случилось, никакого бельма или чего-либо в этом роде.

Как только понимаешь, что за глазом уже больше нет глаза, рождается мистерия зрения. Слишком часто мы представляем себе глаза (окна души) как отверстия, через которые мы взираем на мир. Но тогда за нашим глазом должен быть другой глаз, потому что отверстие ничего не видит. Глаз за глазом. А за ним еще глаз, и так далее. Проиллюстрировать? – Эшер[235].