Время барса - Петр Катериничев

— Я же говорил? Ричард был еще тот ходок! — улыбчиво подтвердил водитель.

Умело припарковался у крыльца длинного, в колониальном стиле южноамериканских штатов, дома; вернее, так могло показаться только на первый взгляд, ибо стиля у дома не было вообще, в нем царила такая эклектика, что, .. Колонны и мощный фронтон сталинского псевдоампира, длинные балюстрады с обеих сторон, но с окнами, закрытыми мансардными ставнями аlа France, словно украденными из декораций оперетты «Фиалка Монмартра»; и все это венчала современная, из пластика и не пойми еще чего «черепичная» крыша… Ну да, и окна (вернее, как принято теперь называть, «евроокна») конечно же не пропускают пыли, шума и тараканов. Сколько людей, скрытых в их тонированной тени, внимательно наблюдали сейчас за автомобилем?..

— Тебе за перышком далеко нагибаться? — спросил Глостер Мишаню.

— За поясом.

— Ну-ну.

Водитель уже приоткрыл дверь, когда Глостер спохватился:

— Да, и не забудь меня представить!

— Простите, а как?

— Товарищ Ильин. — Глостер закатил глаза, словно прислушиваясь к звуку новообретенного, пусть и не надолго, имени, даже посмаковал губами, будто пробуя и на вкус тоже. — Да. Товарищ Ильин. Человек из Центра. Уразумел?

— Угу. — Водитель помялся, но самую чуточку. — Извините, босс… Мне что, Жоржика сразу мочить, безо всяких соплей?

— Кровожадный ты какой-то, Мишаня. Сразу не нужно. Особенно во дворе.

Сердечко мне вещует, за темными стеклышками не ангелы в белых воротничках затаились, а совсем наоборот, черти в кожаных передниках. — Он подумал и заключил:

— А может, так оно и хорошо?..

Что «хорошо», Мишаня спросить не успел: Жоржик, вернее, здесь и сейчас уже Георгий Георгиевич в сопровождении двоих атлетов в шортах неторопливо поспешал к автомобилю: легкие, свободные джутовые штаны, ботинки на каучуковой подошве, белая тенниска… Загорелый почти до черноты, гибкий, уверенный, он словно сошел с Гавайских пляжей в наше «домотканое далеко», не успев подрастерять ни красы, ни лоска.

Глостер нарочито восхищенно округлил глаза:

— Это же просто Педрос Гомес какой-то! А почему без гитары?

Мишаня вылез из машины, пошел навстречу начальнику охраны.

— Ну и в чем проблема? — произнес Жоржик откровенно фамильярно, причем фамильярность эта распространялась только в одну сторону, на подчиненного, и тем напоминала даже не хамство — невысказанную, но и не особенно скрываемую брезгливость. Рядом с Мишаней, длинноруким, долговязым, костистым, с растоптанными ступнями сорок последнего размера, с шишковатой башкой и длинным лошадиным лицом, Жоржик смотрелся натуральным супером, сверхчеловеком; он и сейчас был словно живая рекламная картинка: стоял расслабленно, чуть щурясь на солнце, обнажив в улыбке безукоризненные зубы: «Теперь мы предлагаем новый „Блендафреш“! Тройная защита для всей семьи! А раньше мы продавали вам фигню!»

Мишаня едва сдержал гнев. Этого Глостер не заметил, но почувствовал.

Почувствовал и Жоржик, причем чужая бессильная ярость доставляла ему явное удовольствие.

— Что сопишь, болезный? Зубы языку мешают? Так чистить их нужно было в детстве, а не гудрон жевать, жеваго! В чем проблема, я спрашиваю?

Мишаня собрался, ответил абсолютно спокойно:

— Да никакой проблемы, Георгий Георгиевич. Босс с московскими там…

Видать, старые кореша, — при слове «кореша» Жоржик поморщился, как от острой зубной боли; а Мишаня продолжил:

— Короче, слово за слово, ну и спустились к морю, расслабиться после перелета. У москалей сейчас дожди, им такая погода в радость. Ну и, понятное дело, пацанок сразу под сняли, наш-то мимо не проскочит, да и московский, видать, хват! Вот, послал за резинками, ну и за прочим. Ты же знаешь его закидоны…

— А чего мутил, сразу не сказал?

— По трубке? Чего я, дебил совсем? Жоржик только скривился презрительно:

— Осторожный стал?.. Где ты ахинею, что мне по мобильнику вкручивал, подцепил? Насчет прослушки?

— Читал. В журнале.

— Слышь, Боксер, он читать умеет! А по роже не скажешь. Ладно, пошли… Ты знаешь, где у босса… причиндалы? — В голосе Жоржика снова прорезалась теперь уже нескрываемая брезгливость, какая только и может быть у «норма-а-ального пацана» к слуге и шмаровозу.

— Ну. В кабинете, во второй комнате. Запасные ключи должны у тебя быть.

— Пошли.

Они уже двинулись было к домику, когда Мишаня подбавил:

— Да, тут со мной человек из московских…

— Человек? Какой человек?

Глостер появился из машины сияющий, как начищенный серебряный полтинник.

— Сергей Ильин, — представился он, но руки не протянул.

Жоржик улыбнулся еще шире, но светло-серые глаза не улыбались; они, как жерла пулеметов в руках затаившихся в амбразурах стрелков, словно вели человечка, готовые немедля срезать его одной очередью: скорой и беспощадной.

Глостер тоже улыбался, и улыбка его была такой же белозубой, как и у Жоржика, а вот глаза… Глаз было не разглядеть вовсе за прыгающими в черных зрачках игривыми чертиками, — словно море бликовало на ярком солнце.

— Очень приятно, господин Ильин, — монотонно произнес Жоржик, равнодушно пожав плечами. Спросил с принужденно-холодной вежливостью:

— Выпьете что-нибудь?

— Что предложите, то и выпью, — весело отозвался Глостер.

Судя по всему, Жоржик с ходу записал было Глостера в сутенеро-шмаровозы, в мальчики на посылках, но что-то в глазах приезжего ему сразу не показалось… Он не мог определить это «нечто» и решил на всякий случай держаться с той долей прохладцы, что определяет отношения начальников и подчиненных в специфической мужской работе.

— Владлен, проводи гостя в холл, — кивнул Жоржик тому атлету, что поблондинистей; слово «проводи» он выделил особо. Что означала эта интонация, Глостер не понял, да и не собирался: в душе его все пело, музыка бравурными аккордами поднимала ввысь, и он только что не притопывал на месте от полноты жизни!

Атлет посмотрел на Глостера заинтересованно, слегка растянул губы в гуттаперчевой улыбке, с вежливым полупоклоном указал глазами на дальнюю дверь, приглашая Глостера первым проследовать к ней по выложенной цветной мозаикой ^дорожке. Сам Жоржик направился в противоположную сторону, к небольшой двери, полускрытой живой изгородью. Мишаня двинулся за ним.

В холле было сумрачно и прохладно.

— Налево, пожалуйста, — подал голос Владлен.

— Можно и налево, — пожал плечами Глостер, шагнул неловко, оступился, попав мимо неприметного порожка… Владлен инстинктивно дернулся — поддержать, руки его потянулись к правой кисти Глостера: сейчас было так просто сделать захват, блокировать… Глостер юлой крутнулся на месте. Владлен остался стоять, в глазах его застыл отблеск странного чувства: острой, почти непереносимой боли и искреннего детского удивления. Потом парень опустил взгляд вниз: крупные черные капли, срываясь с горла. одна за другой падали на белоснежный мрамор пола, превращаясь в красивые ярко-алые пятна… И тут — пол вздыбился и понесся навстречу; красавец атлет впечатался в него лицом, уже не чувствуя ни боли, ни удивления, ни испуга. Ни-че-го.