Душа-потемки - Татьяна Степанова

Ольга Аркадьевна Краузе ужинала в своем доме на летней веранде, когда ее сын Иннокентий открыл своим ключом садовые ворота и по усыпанной гравием дорожке направился прямо к дому.

После памятного домашнего скандала и его продолжения в стенах Петровки, 38 эта их встреча оказалась первой.

– Явился? – спросила Ольга Аркадьевна. – Что ж, садись к столу, Кеша.

Он молча сел за накрытый стол напротив матери. Сад окутал вечерний сумрак, солнце давно уже село.

Ольга Аркадьевна в глубине души чувствовала удовлетворение – сын приполз с повинной головой после всех этих своих странных истерик и безобразий. И жену свою не привез, видно, оставил дома… Ну что же, это очень даже неплохо, сейчас они поговорят наедине – только она и он, мать и сын.

– Ты голоден?

Он протянул руку… Ольга Аркадьевна заметила, что руки у него грязные, по-настоящему грязные – черная кайма под ногтями.

– Не хочешь принять душ сначала?

Он взял со стола нож для фруктов с зазубренным лезвием.

– Тебе не кажется, что нам надо объясниться, сынок?

– Оля! Ольга, ты дома? – послышался от ворот тревожный мужской голос.

Удивленная Ольга Аркадьевна нажала на кнопку дистанционного управления и открыла калитку, через мгновение в саду появился Борис Маврикьевич Шеин – без пиджака, встревоженный, потный.

Со стороны садовой дорожки можно разглядеть лишь часть летней веранды – стол, кресло хозяйки дома, где восседала Ольга Аркадьевна. Плетеное кресло, где сидел Иннокентий, стояло спиной.

– Оля, ты одна? Срочно нужно поговорить, – Шеин восклицал на ходу – видно, от великого волнения. – Не знаю даже, с чего начать… Ольга, где твоя невестка, где Василиса?

– А в чем дело? – Ольга Аркадьевна бросила быстрый взгляд на сына. Но лицо его совершенно бесстрастное, словно сонное – глаза полузакрыты, на губах – улыбка.

– Не знаю, как и сказать… наверное, я очень виноват перед тобой, но мы старые друзья, мы знаем друг друга сто лет…

Ольга Аркадьевна смотрела на сына. О чем он думает сейчас? Вот сейчас?

И она бы очень удивилась, узнав, что Иннокентий мыслями своими в эту минуту вовсе не здесь.

Кешка, принеси мяч! Давай сгоняй!

Зашибись какая прелесть, пацан…

Грязные руки, траурная кайма под ногтями…

Шлюхи, все они шлюхи…

А ты разве не знал…

Все без исключения развратницы и шлюхи…

Та дряхлая развалина в норковой шубе, балерина, любовница маршала, которую усаживал в такси парень по прозвищу Поляк…

Прекрасная мороженщица Валентина…

Рыжая девчонка из старшего класса, имя которой он напрочь забыл, а сейчас вот вспомнил, клянчившая у него заграничную помаду…

Вонявшая дешевыми духами проститутка, он снял ее возле гостиницы «Космос» впервые в жизни…

Жена, изменившая ему…

Мать, сидящая напротив, впившаяся глазами в этот вот нож, который он все вертит в руке…

– Оля, голову мне руби, но только помоги, я виноват перед тобой и твоей семьей… Понимаешь, я и Василиса… мы уже давно… Она фактически перешла ко мне жить, – Борис Маврикьевич Шеин, поднимавшийся по ступенькам на веранду, имел дурную, гибельную привычку говорить на ходу. – Она осталась у меня… а меня среди ночи вызвали, звонили из милиции, в универмаге снова черт знает что, и я уехал… А потом вот вернулся домой, и ее там нет, и, самое главное, ее телефон весь вечер молчит… и это не просто каприз… Оля, я сердцем чую, с ней, с нашей девочкой, что-то произошло, потому что она и твой сын… если он узнает, если он обо всем уже узнал, то…

И в эту минуту Шеин увидел Иннокентия, сидящего в кресле.

Все дальнейшее произошло в считаные секунды. Иннокентий поднялся, плетеное кресло упало. Он перегнулся через стол и всадил нож с зазубренным лезвием в толстую шею своего работодателя.

Шеин схватился за рукоятку обеими руками, зашатался, кровь из разорванной артерии фонтаном ударила в деревянный потолок, Ольга Аркадьевна вскочила на ноги…

Иннокентий широко взмахнул, всплеснул руками и расхохотался.

– Вот и все, мама. Так просто… с ним – все, а позже я покончу и с ней… Но сначала…

Ольга Аркадьевна, забыв о своем возрасте, больной спине и изъеденных подагрой суставах, метнулась в холл, неистово крича: «Помогите! На помощь! Звоните в милицию!»

Иннокентий легко перешагнул через тело Шеина, взял с богато сервированного стола еще один нож с зазубренным лезвием и, что-то мурлыча себе под нос, двинулся за матерью – как послушный покорный сын.

ЕЕ ЕЩЕ МОЖНО СПАСТИ…

В сумерках, окутавших комнату…

В полусне… наяву…

– Алло, это кто?

– Это я.

– Феликс? – Катя села на постели, сон, морок…

– Мне нужно вам сказать… я нашел это место.

– Феликс, ты где?

Нет ответа, словно все звуки мира умерли.

– Феликс, ты где?!

– Я там… я нашел… Я далеко, и я не успею… А там, в универмаге…

– Что в универмаге? Ты что-то видел? Что-то знаешь?

– Я знаю, что тогда там их было трое… три жертвы… А теперь осталась одна, последняя… Ее еще можно спасти!

– Феликс!

В сумерках, детях ночи…

В полусне… наяву…

Одной…

В темноте…

Окутанный сумерками двор-колодец, тополя, застывшие в ожидании ночного ветра, неяркий свет в окнах квартир, припаркованные машины в сгущающейся мгле, похожие на бесполезные груды железа…

Дверь подъезда, обычно запертая на замок домофона, кода к которому Катя не знала, – открылась легко. Быть может, домофон оказался сломан кем-то намеренно и давно, а починить у отбывших в это жаркое лето на дачи жильцов еще руки не дошли, а может, потому, что все двери после той, балконной, наконец-то отпертой, уже не представляли преграды.

Почтовые ящики, батареи, выкрашенные зеленой краской стены, велосипед, детские коляски, труба мусоропровода, и вот она, еще одна дверь – деревянная. И тоже открывается, если ее потянуть на себя.

Катя быстро начала спускаться по лестнице в бывшее «бомбоубежище». Только ни о чем таком не думать. Ржавые перила… Пустяки… ржавые ступеньки… Ничего. Это в прошлый раз они тут заблудились, а ведь все просто, построено для бывших обитателей этого серого гранитного гнезда в центре столицы. Спуститься по лестнице в подвал и сразу направо, по трубам, и там снова дверь и лестница вниз. Только осторожно… И не надо потом долго бродить в темноте подземного спецлабиринта – сразу направо, и там ниша, это ведь так легко. Там еще кто-то нарисовал на стене белым мелком… давно, а может, недавно…