Дельфийский оракул - Екатерина Лесина

Ждало? Пифии ведомо будущее. Она – голос бога, глаза его, воля… и что же решил бог для Эдипа? Нет, не станет царевич ломать печать. Страшно! Так страшно, как не бывало никогда прежде.

Или открыть?

Боги его предупреждают. Лишь глупец и гордец откажется слушать их предупреждение. А Эдип – не таков… Ведь, зная судьбу, сможет он устроить так, что предначертанное не случится! Конечно же.

Три дня промучился царевич, а на четвертый взломал печать.

«Беги от своего отца, – было начертано в послании уверенной рукой, – ибо если ты встретишься с ним, то убьешь его и женишься на своей матери».

В ужасе выронил Эдип послание. Он?! Убьет отца?! Того, которого любит сильнее, чем себя самого? Нет! Невозможно! И мать родную – в жены… прочь, прочь!

Беги, Эдип!

И ветер хохочет. А чудится – и не ветер это вовсе, но незнакомец, оставшийся у костра. Горька его правда, а сердце давным-давно умерло. Стоит ли верить подобным людям?

Объятый ужасом, покинул Эдип отцовский дворец, тайно ушел, не желая вновь видеть Полиба, взглядом одним боясь причинить ему вред. Дорога сама легла ему под ноги, и была она легка, вела в казавшуюся прежде далекой Беотию.

Он шел пустынной узкой тропинкой между Дельфами и Даулией, как вдруг на повороте встретил колесницу, в которой сидел старец важного вида. Седой и всклоченной была его борода. Грязны волосы, а взгляд – и вовсе безумный.

– Прочь! – закричал старец, замахнувшись на него палкой. – Прочь, грязный оборванец!

И удар обрушился на плечи Эдипа. Горе, которое столько дней туманило ему разум, переродилось в ярость. Выхватил Эдип палку из рук старца и обрушил на его страшную облысевшую голову. Хрустнула кость, и кровь полилась. Страшно закричал возница, хватаясь за копье, но Эдип был быстрее.

Впервые убил он человека и, испугавшись содеянного, бросился прочь, не разбирая дороги.

– За что? – кричал он небесам. Те молчали.

Горе, горе случилось в Фивах. Убит царь Лай! Мертв и верный возница его. И плачет царица. Но знают многие – слезы эти от радости.

Свободна Иокаста! Свободна…

Избавилась она от своего мучителя. И ведь любим он был ею, хорош был для нее всем, а потом – словно переменилось нечто. Свирепым стал Лай. Подозрительным. В Фивах воссел на трон царский, радуясь своей победе, но нет-нет – радость эта сменялась страхом. Погиб могучий Амфион, не вынеся смерти всех своих детей. Мертва Ниоба. И не вышло ли так, что судьба уже идет за самим Лаем?

Чудились ему в шепоте ветра голоса. Напоминали они о прошлом. И бежал царь из дворца, но тут же, томимый ревностью, спешил обратно.

Молода Иокаста. А если приглянулся ей кто-нибудь и вместе вздумали они избавиться от Лая? Не позволит он! Все – дрожите! Все тряситесь перед Лаем. Он – царь!

Но смерти все равно.

Взяла – и не заметила.

Богатую тризну справили по царю, и огонь погребального костра поднялся до самых небес. Издали показался он Эдипу звездой, сиявшей в белокаменной оправе чужого города. Свет манил его.

– Иди, – будто прошептал кто-то ему на ухо. – Иди туда…

У городских ворот сидел путник с кифарой. Сразу узнал его Эдип и кинулся к нему, желая наказать его за правду, сказанную у костра. Но путник поднял взгляд, полный такой муки, что руки Эдипа опустились сами собою.

– Здравствуй, – сказал он.

– Возвращайся домой. – Путник накрыл ладонью струны, словно желал, чтобы они замолчали. – Не ходи в Фивы.

– Почему?

– Не спрашивай, но – возвращайся!

– Мне нельзя. Оракул…

– Оракул лжет!

– Да как смеешь ты обвинять во лжи пифию! Она говорит устами бога.

– Бога? – рассмеялся спутник и вскочил на ноги. Он был еще не стар, напротив, пребывал в расцвете мужской силы. – Я – тот самый бог, от имени которого она говорит! Похож я на бога?

– Ничуть.

Пропыленный хитон. Истертые в кровь ноги. И глаза, в которых плескалось безумие. Губы иссечены ветром, кожа – смуглая, хотя прежде наверняка была белой, мягкой. Седина в волосах, тяжелая резьба морщин на щеках, которые складываются в уродливую маску.

– Ты говоришь о правде, но для нее правда – это то, что она видит в серебряной чаше. Вернув ее однажды, я спрашивал: правда ли это? Будущее ли? Или же то, что она желает видеть в будущем? Или не желает, но – боится? Не может ли быть такого, что именно она… или любой, кто заглянет в эту мутную воду, сам и предопределит жизненный свой путь?

Он был страшен, этот человек, и Эдип попятился, желая обойти его стороной.

– Нет, постой! Не уходи. – Аполлон протянул руки к брату. – Пожалуйста! Я видел смерть моей Этодайи. Она умерла на моих руках. Дорогу видел… и дорога – со мной. А я устал.

– Чего же ты хочешь от меня?

– Вернись во дворец Полиба. Он – твой отец.

– Ты же говорил…

– Говорил.

Ложь причиняла ему боль. Мертвое сердце трещало, готовое разорваться, но Аполлон прижал к груди кулак, уговаривая себя потерпеть. Ради брата. Вдруг удастся его спасти? Он ведь невиновен! Он знать не знает о мятежной Лето, что жила лишь надеждой на мщение. И о царе, убитом его же рукой. И о том, что случилось давно и забыто…

Тень положила руки на плечи Аполлона, облегчая его боль.

– Вернись, – прошептал он, чувствуя, как силы оставляют его тело. – И тогда обманешь судьбу… он – твой отец. Я… солгал.

Он упал на серые от пыли камни, и кифара раскололась от удара.

– Помогите! – Эдип рухнул на колени, прижался ухом к груди путника. В ней медленно, тяжело переваливалось, стучало сердце. И руки Аполлона были теплыми, травинка, поднесенная к губам, зашевелилась.

– Помогите!

Он был тяжелым, этот странный человек, желавший добра Эдипу. Он раскаялся во лжи, сказанной им тогда, у костра, и тем заслужил прощение. Но он не знал о пророчестве пифии, и теперь Эдип понимал лучше, чем прежде, – нельзя ему возвращаться.

Он любит своего отца. И мать, которая, наверное, клянет беспутного сына. Эта любовь не позволит ему переступить порог их дома. Суждено ли Эдипу скитаться вечно? Пусть так. Но отец его останется жив. И мать избежит позора. Цена неважна.

– Вашему брату плохо? – Мягкий женский голос окликнул Эдипа. – Ему нужна помощь?

– Брату?