Серебряный меридиан - Флора Олломоуц

— Не мое это все, — махнула она рукой. — Не понимаю, как можно жить в этой сбруе. Вернее, в попоне.

— Зачем же ты оделась как фея? — засмеялся Уилл.

На что услышал саркастическое: «Все остальное в стирке!»

За ужином Уилл вопросительно поглядывал на нее. Обычно стоило ему перешагнуть порог, он слышал: «Ты не представляешь, что мне удалось сделать!» или «Я сегодня такое нашла, милый мой, ты не поверишь!» Это значило, что его ожидает работа над черновиками, новыми набросками и вариантами. Но давно она ничего подобного не говорила и ничего нового не читала вслух.

— Ты что-нибудь написала? — не утерпел он.

— Нет.

— Ты часом не заболела?

— Нет.

А про себя подумала: «Я выздоровела вместе с тобой».

— Но что же тогда? Почему ты не пишешь?

— Я набираюсь сил.

— Хорошо, если так.

* * *

Летом разразился скандал, вновь грозивший оставить «Слуг графа Пембрука» без заработка. В июле они представили в театре «Лебедь» пьесу «Собачий остров», сатирически нацеленную на очень высоких чиновников и вызвавшую тем самым недовольство властей. Пьесу сочли «непристойной», усмотрев в ней «мятежное и клеветническое содержание». Нескольких актеров и одного драматурга, а им был известный критик Шакспира Бен Джонсон, арестовали и посадили в тюрьму на три месяца. Тайный совет потребовал, чтобы «никакие пьесы не ставились в Лондоне… в это лето», и более того, «те театры, что построены единственно с этой целью, были бы снесены». Антрепренер Хенслоу сумел доказать властям, что его театр «Роза» используется также и для других развлечений публики. После разбирательств с другими заведениями судьи обязали владельцев несчастной «Куртины» «снести до основания подмостки, галереи и комнаты».

В конце месяца труппа собралась на рабочий совет. Виола тоже была на собрании. Решали ехать в длительное турне, взяв ссуду, поскольку своих денег на это явно не хватало, или закрыться минимум на полгода.

Огастин Филипс высказался за закрытие. Ричард Бербедж — за гастроли. Голоса разделились поровну.

— Я не хочу питаться старыми почтовыми клячами, — кричал Гасси.

— А я не хочу питаться молодыми городскими крысами, — горячился Бербедж.

Уилл пытался утихомирить спорщиков.

— Тише, тише, дети, успокойтесь.

— Уилл, да сколько можно? Для нас это — петля! Понимаешь? Петля! Не все из нас торгуют книжками. Прости, Себ. И не все из нас пишут.

Упрек, вырвавшийся у Гасси скорее от досады на общую беспомощность, чем от зависти, имел свои основания. Издатели оценили интерес к поэмам Уильяма «Венера» и «Лукреция». Скоро выйдет «Трагедия короля Ричарда II», одна из любимых пьес самого Уилла, всей труппы и публики. Вслед за ней издатель Эндрю Уайз готовил к печати «Трагедию короля Ричарда III».

— Нужно ехать с уже изданной пьесой, — сказал Уилл.

— Как это?

— Забрать у Уайза тираж «Ричарда» и продавать во время представлений.

— Положим, так. Но на какие деньги его выкупить?

— Я сам могу это сделать. Потом вернете мне в рассрочку. Если продадим даже часть тиража, сумеем залатать кое-какие дыры.

Бербедж хлопнул Уилла по плечу.

— «Ричард!» Снова «Ричард»! Наш многоликий «Ричард»!

— Двуликий.

— Все равно! Друзья, выше нос! — Бербеджу идея пришлась по вкусу. — «Охотно, дядя, примем приглашение. А вы участвовать не согласитесь в походе нашем на бристольский замок?»[146].

— Бристольский, это что опять к матросне?

Все расхохотались.

— К матросне, к матросне, к ней, родимой, к матросне, — пропел Кемп. — Рай, Дувр, Мальборо, Фавершем, Бат, Бристоль.

Впервые «Ричарда II» сыграли в 1595 году. Трагедия короля, свергнутого Болинброком, неизменно вызывала бурю эмоций, слезы сочувствия, отчаяние и жалость, гнев справедливого негодования, гордость за родимый край и стыд за него, нежность к любящему сердцу и отклик родительским тревогам. Особенно удались два главных персонажа. Работая над пьесой, Уильям не раз говорил Виоле, что сам хочет играть Ричарда, потому что знает как. Но как быть с Бербеджем, который будет рваться к этой роли, что твой Болинброк к трону? Так и вышло. Ко времени постановки трагедии Уилл уже блестяще играл королей. С ясной речью, с природной статью, с возбудимым нравом и воображением на сцене он становился то воплощением достоинства и доблести, то подлости и вероломства. У нее замирало сердце, когда он читал ей пьесу, перевоплощаясь на глазах. Он то ухмылялся зловеще, то вдруг его глаза заволакивали слезы, то он становился развязен до омерзения, а то вдруг тих и смирен, словно десяток масок с грохотом слетали с него одна за другой, являя миру лицо затравленной измученной души.

Оставалось одно — убедить Бербеджа не претендовать на триумфальную роль, что было по меньшей мере наивно. Решение пришло, как часто бывает, внезапно.

— Ну что, может шпаги решат, кому его играть, а? И будем сами как король и Генри? — пошутил однажды Уилл при обсуждении предстоящей постановки.

— Да, — помедлив, откликнулся Бербедж. — Что-то это напоминает.

— Вот только кто из нас Ричард, кто Генри? — спросил Уилл и охнул, будто глотнул горячего.

— Что с тобой?

— Ну, конечно! Это то, что нам с тобой надо! Ей-богу! Такого еще не было ни у кого!

— Чего не было?

— Ты же спросил только что — «Кто из нас Ричард, кто Генри»? Понимаешь?

— Нет, ваша премудрость.

— Мы будем меняться ролями. Нам нужно играть их по очереди, — глаза Уилла заблестели, — и сборы тогда вдвое взлетят.

Обмен ролями. Впервые они применили этот ход на представлении пьесы 9 и 10 декабря 1595 года в доме члена парламента Эдуарда Хоби в присутствии Роберта Сесиля, сына министра королевы лорда Берли. На первом представлении Ричарда играл Бербедж, на втором — Уильям.

Успех был ошеломляющим даже в пределах домашнего зала и ограниченного числа гостей. Триумф последовал затем и в городе, и на протяжении всех гастролей. Теперь «Ричард», подкрепленный еще и изданной пьесой, которую предполагали продавать по ходу представления, давал надежду на хороший заработок. О том, кто будет с сумкой через плечо лавировать по рядам и между стоячими зрителями, ни у кого не вызывало сомнений. У Себастиана тоже.

В Бристоль они въехали на рассвете. Лучшее время, когда усталость от предыдущего дня забыта, в лицо веет утренний ветер, и все вокруг торопятся развести свои товары и разложить их по лавкам, занять место в порту или расселиться в гостиницах.

Бристоль лежал на правом берегу их родного Эйвона, что разливался здесь, вольно впадая в залив, чтобы соединиться с могучими течениями океана.