Винляндия - Томас Пинчон

В Беркли уличные оценки населения лагеря в горах варьировались от десятков до сотен, в зависимости от того, каково было различным источникам видеть, как сбываются их кошмары о никсоновском режиме. Хауи и Млат скептически отнеслись к тому, чтобы сюда ехать лишь на основании чужих догадок. Они всматривались в карты, всякая — с этим загадочным пробелом посередине, вроде очертаний государства на контрольной по географии, принадлежащим чему-то под названием «США», но не такие штаты им ведомы.

— В окружности там сто миль, ДЛ. Если они нас увидят на подъезде, у них останется масса времени её забрать и перепрятать.

— Меня не увидят. — Если царством Френези был свет, ДЛ — темнота. Большинство участвовавших в «24квс» видели — или нет — как она без усилий проходила сквозь участки, кишевшие легавыми и легавым оружием, по ходу спасая братьев, сестёр и транспорт, на котором те приехали, и выныривая с другого конца с вопросом, что на обед, и волосы её пылали бакеном, а Дядя его никогда толком не замечал, и она при этом на выходе оказывалась ничем не коцанней, чем при входе. И Млат, и Хауи верили в её невидимость ровно так же, как в те дни возможно было верить в кислоту, или неотвратимость революции, или дисциплины, пассивные и активные, Востока.

Прочно усовершенствованный «номад», уже познакомившийся кое с какими откосами, мчал под дождём, а парни навигировали, то и дело мигая карманными фонариками, выискивая маршрут подъёма к Третьему, иначе Месопотамскому, шоссе, кое подразумевали два других, бежавших по низинам к востоку и западу. Сквозь пригороды, и пастбища, и леса мчались они — с бетона на асфальт на макадам наконец на изрытый оврагами и усеянный валунами гласис, сиречь защитный скат бруствера, за сетчатое ограждение, которое лебёдкой приподняли настолько, чтобы протиснуться. Заблокировав колёса и переключившись на полный привод,

— Держитесь, — посоветовала ДЛ, и взревели они прочь, и задымили, и закарабкались, от хлопков местности все подпрыгивали и стукались головами о потолок, а пейзаж за окнами яростно пилился взад-вперёд. Раз или два чуть было не перевернулись, но в конце концов «номад» продрался в пролом ограждения и встал на пустынное старое шоссе.

Каждые сто футов или около того, у самой обочины, стояло по тонкому столбу, поддерживавшему медальон размерами с пиццу для вечеринки, а на нём лицо, не обобщённое, дабы представлять, скажем, Обыкновенного Американца, а конкретного человека, глядевшее прямо на зрителя с до странности личным выражением, словно ещё немного — и заговорит. У основания каждого столба, выписанная по какой-то металлической серятине, тёртой погодой, как старые цинковые пенни военных лет, имелась история, прилагаемая к лицу.

«Вергил („Искряк“) Плоке, 1923–1959, Американский Мученик в Крестовом Походе Против Коммунизма. Подполк. Плоке стал первым американцем, попытавшимся очистить лик нашего полушария от этого упрямого прыща, известного под именем Фидель Кастро. Работая под прикрытием, выдавая себя за ультраревностного кубинского коммуниста, „Искряк“ своим шармом вскоре добился личного доверия бородатого диктатора. В его план входило предложить Кастро, а затем дать ему прикурить, гигантскую кубинскую сигару, которая на самом деле содержала в себе хитроумную бомбу, разработанную „Искряком“ собственноручно, состоявшую из пластичного взрывчатого вещества, детонатора и отрезка запального шнура. К великому огорчению всех свободолюбивых народов, сочетание скопившихся недочётов при изготовлении привело к тому, что головка и ножка сигары оказались на вид практически идентичными, поэтому когда брадолицый латиноамериканский тиран прикусил не тот конец устройства и вытянул зубами запальный шнур, бойцы его личной охраны немедленно почуяли опасность. Надсмотрщики Красного Рабовладельческого Государства, они схватили подполк. Плоке и казнили его на месте». Лицо выше было юным, чисто бритым и коротковолосым, а также, похоже, нагло ухмылялось.

Как они обнаружили, двинувшись дальше, когда один за другим из-под дождя возникали новые медальоны каменного окраса, в лучах их фар, каждое изображение этой публики снабжено было глазами, сделанными так, чтобы следить за теми, кто едет мимо, поэтому продвижение «номада» наблюдалось, а то и оценивалось безмолвными милями увеличенных лиц, установленных немного над высотой среднего пассажирского транспортного средства. Предназначались ли они как-то для того, чтобы, глядя на них в долгие часы стояния и ползания в пробке при побеге из Города, вдохновляться, дескать, будьте уверены, хоть сразу и не вполне ясно, как, что это не конец, или есть ещё надежда…? или же это просто какая-то детская игра в поездке, чтоб мелкие чем-то занимались, убивали время, пока сзади не вспыхнет внезапный свет, пока нет невыносимого вида в зеркальце?

Они прибыли к ограде, примерно там, где она и должна быть, по сведениям карты, задолго до зари, в час крысы, когда тело спит глубже всего, даже если бодрствует, по-прежнему следуя тому же циклу, уязвимей всего. ДЛ скользнула в чёрный комбез и лыжную маску. С хребта где-то дул холодный ветер, неся древесный аромат. Хауи и Млат послали её по старинке, как принято в «24квс»:

— Дорожка или киношка, — в один миг глядя, как фары отскочили кручёным от её бледных белков, в следующий уже пытаясь разглядеть, куда она делась.

Позднее, разумеется, подбивая бухгалтерию этой авантюры, заполняя журналы после факта, она осознала, с каким размахом нарушила заветы своего сэнсэя. Она не стала безличным агентом чьей-то воли, а вместо этого действовала из личных эгоистичных страстей. Если сам мотив замаран, то и действия, сколь угодно успешные или красиво исполненные, ложны, неверны её призванию, ей самой, и настанет такой день, когда грянет расплата, задолго до которой она поймёт, что лучшим курсом безоговорочно было б оставить Френези там, где она была.

Она шла вдоль ограды, пока не увидела огни, затуманенный всенощный синий циан, затапливавший всё, открывавший распахнутый настежь сектор обстрела между воротами и ближайшими бараками, в нём ярдов сто. Она быстро приблизилась к часовому, не отрывая своего взгляда от его глаз, нацеленных книзу, он читал, коротая тёмную стражу, пока не оказалась от него в такой близости, что было уже не важно. То был патентованный фигак Иносиро-сэнсэя, один из, основанный на методе ниндзя сохранять невидимость, хорошо известной под названием «касуми», сиречь Туман. Точно пошевелив пальцами у него перед лицом, она избранно ослепила его на предмет своего присутствия — он мог теперь спокойно жить и дальше, только уже без ДЛ в своей жизни. Она уже проникла внутрь, прочь вдоль ограды, став её резкой сплетённой тенью, присматриваясь к патрулям, озирая дальние бараки, натягивая тетиву, целя себя, лучника и стрелу, на проход сквозь лазоревое сиянье незасеченной, непомысленной. В полутени здания, даже особо не сопя, так элегантно, что нипочём не скажешь фомкой, скорей уж Иаковом, вскрыла замок боковой двери, применив иглу антикварной слоновой кости, которую сэнсэй дал ей давным-давно, и скользнула внутрь, в последний акт ночи, где на деревянном полу, на тонких казённых матрасах лежали десятки спящих, поодиночке и парами, храпя, шмыгая, окликая, биясь и, чего искала ДЛ, бодрствуя — лицо, освещённое отблеском с пола, тут-то она и вспомнила его по Беркли, кто-то из «Нигилистского Кино Коллектива Смерть Свиньям».