Лишённые родины - Екатерина Глаголева

В большом зале на первом этаже собрались штабные офицеры; Бонапарт тоже был здесь. Полковник Жюно принес печальную весть: Дюпюи скончался. Вчера вечером, в последний день вандемьера, его принесли с улицы без сознания, смертельно раненного копьем под левую подмышку. Полковник Дюпюи, назначенный комендантом Каира, пытался усмирить беспорядки, вспыхнувшие после первого намаза: египтяне требовали отмены земельного налога, введенного Бонапартом, имамы подстрекали их к бунту. По узким улочкам Каира текли людские ручейки, сливаясь в гремящий поток; он разбился о ворота Старого города, но продолжал бурлить. Ходят слухи, что на помощь мятежникам идут арабы, но это ещё не точно, не мешало бы проверить.

— Я пойду! — вызвался Сулковский.

Бонапарт соединил большой и указательный пальцы правой руки на уровне груди и сделал быстрое движение кистью сверху вниз и вправо. Это был арабский жест, означающий удовлетворение, но офицеры недоуменно переглянулись: перекрестил он его, что ли? «Он посылает его на смерть», — подумал Вантюр. И бросился наперерез зятю:

— Куда вы? Поправьтесь сначала!

В его добрых глазах блестели слезы.

— Враг не ждет, надо идти на него.

Сулковский чувствовал, как шум в ушах стихает, а туман в голове после бессонной ночи рассеивается, уступая место ясной сосредоточенности. Его ноздри раздувались, почуяв бодрящий запах опасности; ему казалось, что он сейчас видит, как кошка, слышит, как филин, и резв, как молодой олень. Во дворе он запрыгнул в седло по-гайдамацки, не коснувшись ногой стремени. С ним поскакали пятнадцать коптов-проводников.

Четверо вернулись к вечеру, когда Бонапарт уже сел ужинать.

Вантюр сразу понял, что случилось непоправимое. Он переводил рассказ коптов, стараясь говорить твердо и внятно, но глаза ему застили слезы, и лицо внимательно слушавшего генерала расплывалось в бледное пятно.

На западе города, в Азбакии, где вдоль прудов и каналов выстроились окруженные садами дворцы эмиров, мечети, фонтаны, дома развлечений, было тихо, но вот за Булакским портом уже слышались шум и крики. Восстанием охвачена вся Аль-Кахира от мечети Аль-Азхар до крепости Саладина; люди толпами гоняются по улицам за французами, врываются в дома, где они живут, и безжалостно их убивают. Они клянутся именем Пророка истребить всех неверных. Они запирают и укрепляют ворота, готовясь дать отпор.

Юсуф-паша велел возвращаться, но за Булаком, на пути к Старому городу, на них напали со всех сторон разъяренные ремесленники. Казалось, всё население пригорода сбежалось сюда. Конь Юсуфа-паши поскользнулся и упал; седока стащили с коня и били, рубили, кололи; на его спутников тоже набросились — с топорами, молотками, всем, что под руку попадется; только четверо смогли вырваться живыми из рук озверевшей толпы…

Голос Вантюра пресекся. Бонапарт встал из-за стола — такой же бесстрастный, как всегда.

Его распоряжения были краткими, четкими, быстрыми. Он сам поведет войска; уцелевшие копты должны указать ворота, через которые можно проникнуть в Аль-Кахиру, и то место, где погиб Сулковский. Проходя мимо Вантюра, генерал коснулся рукой его плеча и негромко сказал: «Он умер. Он счастлив». Вантюр не мог ему отвечать.

Толпы с окраин разогнали быстро, вытеснив в пустыню; по всем воротам открыли огонь из пушек. Теснимые французами, каирцы отступали по узким улочкам своего города-муравейника, пока не оказались заперты в мечети Аль-Азхар.

Вихрь пронесся над городом, окутанным чернильной мглой; языки факелов пали ниц под толчками его мощной десницы; небесная твердь треснула с оглушающим грохотом, ослепив на миг всё живое страшным, потусторонним светом. Гроза!

Астагфирулла! Валляхуль мустаан![27]

В последний раз молнии терзали небо над Каиром двести лет назад, накануне пришествия «черной смерти». Дурной знак! Надо умилостивить чужеземцев!

Бонапарт отказался принять капитуляцию: «Слишком поздно. Вы начали, я закончу». Пушечные выстрелы слились с раскатами грома; ядра, подобные светящимся во тьме глазам джиннов, вынесли ворота мечети Аль-Азхар, повредив и ее стены; солдаты ворвались внутрь, выломав двери, и перебили всех…

…С небес низвергались потоки воды, смывая слезы и кровь. Вантюр бродил со слугой среди растерзанных тел, низко наклоняясь над ними и прикрывая тусклый фонарь полой плаща. Целая свора бродячих псов с окровавленными мордами устроила адский пир; их с трудом удалось отогнать выстрелами из пистолетов. «Взгляните, сударь». В руке у слуги — половина головы с длинными мягкими усами. У Вантюра подкосились ноги.

***

Когда рассказываешь другу секрет, помни: у него тоже есть друг.

Верна турецкая пословица, а что делать? Не каждую тайну должно унести с собой в могилу.

Заговор «каналий» удался бы лишь в том случае, если привлечь к нему как можно больше умов и рук, чтобы, куда бы Бутов ни направился, везде бы нашлись свои Кассий и Брут, свой майор Потемкин. Вот только беспощадная кипящая лава должна до поры до времени скрываться под землей, дабы выплеснуться из жерла в нужный момент, со всею мощью. Но и вулкан нетерпелив: выбрасывая редкие камни и пепел, он выдает свои грозные намерения.

Первую тревогу пробили в июле. Шеф Петербургского драгунского полка, которым командовал Киндяков, престарелый князь Прокопий Мещерский донес Бутову о подозрительных разговорах среди офицеров. Тотчас создали следственную комиссию под началом генерал-лейтенанта Линденера; уездный предводитель дворянства Сомов получил предписание произвести обыск в Смоляничах. Он предупредил о своем приезде управляющего, капитана Стрелевского, и к его прибытию на «Галере» уже было пусто. Сашины бумаги они разбирали вдвоем; часть Сомов сжег, часть спрятал, а опечатал только маловажные.

Линденер, любимец Бутова. Поляк Липинский, изменивший свою фамилию, чтобы перейти на прусскую службу, и привезенный из Берлина в Гатчину, где он из Фридриха стал Федором Ивановичем и принялся обучать потешные войска наследника прусской тактике по «пергаменту, изъеденному мышами и найденному в развалинах старого замка», как выразился фельдмаршал Суворов. Воевать у Линденера получалось только со смоленскими мужиками во время недавних волнений, стрелять из пушек в безоружных — нечего сказать, изрядная тактика.

Мещерского отозвали; в Дорогобуж приехал генерал-майор Белуха-Кохановский и принял у него шефство над полком.

Павел Дмитриевич служил еще во времена князя Потемкина и был адъютантом графа Румянцева, кроме того, он состоял в свойстве с князем Безбородко и дружил с вице-канцлером князем Куракиным; Саша Каховский пользовался его расположением, да и смоленский генерал-губернатор Философов тоже «наш». Сашу не тронули. Арестовали Киндякова.

Белуха принял под свое покровительство всех людей полковника, забрал себе его лошадей и экипаж, а когда офицеров принялись таскать на допросы, вызвал к себе на квартиру чересчур разговорчивого подпоручика Бережецкого и сказал ему прямо в глаза, что быть доносчиками и свидетелями есть мерзкое дело, таковые офицеры должны идти вон из полка.