Память сердца - Александр Константинович Лаптев

«Так вот почему прекратились расстрелы! – подумал я, воспрянув духом. – Справедливость всё равно восторжествует. Возможно, недалек тот день, когда наступит освобождение».

Но я ошибся, до освобождения было еще далеко.

* * *

Ранним утром следующего дня нас куда-то погнали. Шли напрямую через сопку, по бездорожью. Идти становилось всё труднее. Местами на сопке лежали камни, встречались густые заросли кустарников. Выпал снег, дул ветер, одеты же все были по-летнему.

Прошли километров двадцать. У многих развалились боты и галоши. Слабые стали отставать, а двое совсем обессилели, упали. Мы подняли их и по очереди под руки повели, хотя сами еле передвигали ноги. Преодолели ещё километров пять. Очередь вести, а порой тащить ослабевших дошла до уголовников, которые были куда крепче нашего брата. Сначала они не сопротивлялись, вели и несли, а потом двое подняли одного нашего ослабевшего товарища и с силой ударили его о землю. Бедняга зашевелил губами, хотел что-то сказать, но не успел: один уголовник ударил его ногой в грудь под сердце, и тот умер на наших глазах. Подошёл конвоир, посмотрел и ничего не сказал, хотя видел, от чего умер заключённый. Уголовников заставили нести мертвеца дальше.

Спустя какое-то время добрались до одного лагерного пункта, которые в нашей среде иронически называли «командировками». Пункты эти обычно располагались в десяти, двадцати и более километрах от лагеря и представляли один невзрачный дом или барак. В «командировке» мы немного поели, выпили кипятку, отдохнули часа два и снова тронулись в путь. Мертвеца оставили. Второй ослабевший товарищ очень просил, чтобы его не тащили дальше, но конвоиры не согласились. Выбрали из уголовников самых крепких и заставили его нести. Уголовники взяли его под руки. Но только конвоир ушёл подальше, подняли так же, как и первого, над головой, и бросили на землю. Тут один из наших, бывший военный, не выдержал и бросился к уголовникам.

– Не дам убивать человека!

Уголовники набросились на него, стали избивать, вмешались и мы. Колонна остановилась. Подошёл конвоир. Драка прекратилась. Охранник толкнул ногой лежащего на земле заключённого, а тот говорить не может, только жалобно смотрит. Его унесли обратно в «командировку», затем мы пошли дальше.

К вечеру поднялся буран, но мы уже были близки к цели: впереди показались огни лагеря. Это был прииск «Туманный». Мы пришли туда ночью, и нас долго не пускали. Наконец появилось начальство. Стали осматривать каждого с головы до ног, сортировать: здоровых в одну сторону, больных и слабых – в другую. Потом нас пустили в лагерь.

Через два дня привезли зимнее обмундирование, одели, обули по-лагерному и вывели на работу.

Скоро после нас на «Туманный» прибыли ещё этапы из Хатыннаха, среди них были заключённые, выпущенные из «Серпантинки». Они рассказали, что расстреливать перестали, постепенно всех выпускают и отправляют работать на прииски. Переводят молодых и неприметных, а старые крупные ученые, военные, руководящие кадры всё ещё оставались, их судьбы неизвестны.

Первое время я работал на заготовке леса, потом меня перевели в забой грузить и возить на тачках грунт. Трудно было везде. Рабочий день – 12 часов, почти все работы выполнялись вручную. А питались, особенно зимой, очень плохо. Отдыхали по 5–6 часов. После работы, не заходя в лагерь, шли за несколько километров в лес готовить дрова. Собирали валежник, кололи и тащили на себе в лагерь. Сухих дров было мало, их отбирали для кухни. Бараки отапливались только сырыми дровами, которые плохо горели. Было очень холодно. Спали не раздеваясь. Не всегда могли просушить одежду и обувь, которую подвешивали над железной печкой в связке. Каждое утро все лучшие, сухие башмаки забирали уголовники, иногда тащили прямо из рук. Последнему и самому слабому доставалась рваная и сырая обувь.

Люди заболевали и гибли от недоедания, сильных морозов, тяжкого труда, издевательств. Зима на Колыме длинная – восемь месяцев лежит снег. Мороз под шестьдесят градусов. Иногда бывает и больше. В такие дни всегда сгущается туман, в десяти метрах ничего не видно. Многие обмораживали руки, ноги, щёки, нос. Замерзали и умирали и на работе и в бараках.

Однажды утром прозвенел сигнал подъёма. Я встал и побежал за обувью в сушилку. Возвращаюсь, вижу, мой сосед – писатель с Украины – лежит не двигаясь. Я стал будить его, а он не встает. Начал его поворачивать, вижу, волосы примёрзли к стенке, шапка упала на пол. Он был мёртв.

Хлеб каждое утро раздавал дневальный прямо в бараке, и мы все сидели на своих местах на нарах, иначе останешься без еды. Я сижу рядом с мертвецом, жду, когда принесут мои 200 граммов. Подошёл дневальный с фанерным подносом, дал мне пайку, потом толкает моего соседа. Я говорю:

– Он умер!

Дневальный положил хлеб обратно на поднос. Другой сосед, директор универмага, стал ругать меня за недогадливость: нужно было сказать, что он больной. Пайку бы сами съели!

Вечером возвращаемся с работы: мертвец лежит всё так же. Я сказал про него дневальному и бригадиру, чтобы убрали, но они не сделали этого. Дневальный получал лишний паёк за мертвеца, потому и не убирал. Мне в эту ночь пришлось спать с покойником на одних нарах. Его убрали лишь только после завтрака: сняли одежду и обувь, а труп выбросили голым в снег рядом с бараком.

Бригадирами и дневальными здесь тоже назначались только уголовники, которые издевались над нами как хотели. Били людей по любому поводу, особенно «врагов народа», или, как они нас называли, «оленей». Били не только кулаками, но и дубинкой. Осуждённые по пятьдесят восьмой статье звали уголовников «друзьями мудрого», сопротивления им почти не оказывали, понимая, что в случае чего никто из начальства не придёт на помощь.

«Друзья мудрого» иногда устраивали своеобразное развлечение – выход на работу без последнего. Бригадир и дневальный, вооружившись дубинками, вставали у двери барака. Как только ударят по рельсу, все должны за пять минут собраться, выбежать на улицу и встать в строй. Сделать это после ежедневного изнурительного труда было не так-то просто. Заключённые спали мёртвым сном. Тот, кто не успевал выбежать в срок, получал удары дубинкой по спине.

Помню, погнали нас зимой мыться в баню. Баня – обыкновенный барак, внутри в одном углу греют воду, в другом углу стоит деревянный чан с холодной водой. В середине печка – железная бочка из-под мазута. Пол ледяной, скамеек нет. Банщик (уголовник) сказал нам:

– Берите тазики, идите за снегом или за льдом. Речка рядом. Холодной воды нет.

Принесли мы снег в тазиках. Банщик