Товарищ "Маузер". Братья по оружию из будущего - Юрий Валин

– Эй, уважаемые, вы как-то не так поняли, – Катя села. – Я совсем не как Прот. У меня дара провиденья вовсе нэма. Прогнозы выдаю на основании научного анализа военно-политической обстановки. Например, сколько детей и от кого именно у нашей любознательной Виты будет – хоть пытайте, я без понятия. А насчет военных действий, вы же понимаете. Ни мне ни вам общего замысла летне-осенней кампании знать не положено. Я, возможно, чуть больше знаю, но вам-то зачем?

– Нам и не надо, – сказал Герман. – Лгать у вас, Екатерина Георгиевна, плохо получается. Лучше и не начинайте. Впрочем, виноват. От обязанностей часового непростительно отвлекся.

Прапорщик снова нырнул в кусты, успел услышать, как вздохнул Пашка:

– Вот оно – дворянство. Чуть что – на принцип прет…

* * *

Утром по широкой дуге обошли окраину Змиёва. В старинном городке никто из «партизан» не бывал, но Катя и так вела уверенно. Хвалила карту, Герман удивлялся – ничем особенным карта не отличалась, обычное затертое издание военного ведомства. Поглазели в бинокль на призрачные рассветные огороды и на крест церквушки. Религиозно образованный Прот сказал, что это старинная церква Параскевы Пятницы, и отряд ускоренно двинулся дальше, торопясь уйти от обитаемых мест.

Опять днем отсиживались в зарослях у обширного болота, в котором растворялась крошечная речушка. Герман бродил с винтовкой у заросшей тропки, присматривал за единственным подходом от дороги. Остальные возились в лагере, иногда до прапорщика долетали приглушенные голоса и плеск. Купаются, что ли? Могли бы выбрать местечко и поудобнее. Там, дальше – мелководье с песочком. Погода действительно солнечная, вполне располагающая к водным процедурам.

Герман неодобрительно посмотрел на свой сапог, – еще одного ливня с грязюкой обувь не переживет. И так пальцы практически торчат. Кого бы пристрелить, переобуться?

В роще выводила свои замысловатые коленца малиновка. Припозднился певун, вон как старается. Да, в Подмосковье такое услышишь редко. Не зря там птицу зарянкой называют. Нет, что бы там справочники ни писали, пение малиновки от трелей дроздов кардинально отличается.

В кустах зашуршало, прапорщик инстинктивно вскинул винтовку.

– То я, – из-за кустов осторожно высунулась Вита.

– Так чего тогда крадешься?

– Катерина Еорьевна сказала, що вы часовой бдительный, обережно треба.

Герман пожал плечами:

– Обычный я часовой. Это что у тебя?

Вита со скрытой гордостью раскрыла ладонь:

– Вот. Сама зловила.

На ладони шевелил хвостиком карасик размером с указательный палец.

– Здорово! – искренне сказал Герман. – Так вы там рыболовством занимаетесь? Ну и есть успехи?

– Средне так. Але на вечир хватит. Катерина Еорьевна казала, как голыми руками рыбу ловить. Извозились вси, зато забавно и юшечка буде.

– Все-то умеет ваша Екатерина Георгиевна, – пробормотал Герман.

– Я теж умею, – со странным упрямым выражением сказала Вита. – Хоч кныши, хоч рыбку фаршировану. Только я на плите звыклась готовити. А здесь у нас даже кастрюли нету. Было бы посуда, я бы вам показала вкусноту. Катерина Еорьевна запитує – все ли тихо? Костер можна разводить?

– Отчего же нельзя? Ни единой души. Только малиновки поют.

– Красиво вильшанки поют, – согласилась Вита. – Вы, Герман Легович, идите. У костра поможете, поразмовляете. А то все «на часах» и все мовчком. Я подежурю.

– Вот еще, – Герман усмехнулся. – Из карася, конечно, форшмак не приготовишь, но рыбу чистить самое девчачье дело. А я разве что хвост от жабр отличать умею.

– Ничего, що там чистить, без вас управятся. Вы просто отдохнете. Нехорошо весь час в одиночку быти. Вы мине винтовку не давайте, она тяжела, как гармата[24]. У меня револь’вер есть. Идьте, идьте, Герман Легович.

Герман посмотрел озадаченно. Уж одиноким он себя определенно не чувствовал. Преступником, беглецом, авантюристом, в конце концов, но уж точно не робинзоном. С Пашкой ежедневно заводили дискуссии, или по поводу политического будущего России, или на иные, более нейтральные, темы. По правде говоря, спорить с юным пролетарием в последнее время не хотелось. И Пашка уже не так слюной брызгал, возводя осанну мировой революции. Больше говорили о Москве, о Великой войне и, как ни странно, о спорте. По поводу спорта, физкультуры и прочего физического развития Пашка был превеликий энтузиаст. Даже странно для столь необразованного мастерового парня.

С Протом тоже было о чем поговорить. Знал мальчик много, но какими-то урывками и обрывками, хаотичность коих неизменно ставила в тупик прапорщика. Библию и Евангелие Прот помнил чуть ли не наизусть, но почему-то никогда не цитировал, как свойственно большинству глубоко верующих людей. Насчет большого мира, особенно заграничного, мальчик пребывал в глубочайшем невежестве, зато иной раз поражал знанием отечественной истории. То из него вываливались рассказы о крестьянских настроениях после реформы 1861 года, то пересказы ярких воспоминаний какого-то одноногого ветерана о взрывах севастопольских фортов в злосчастном августе 1855-го. Слышал ли он это в действительности или запомнил какие-то свои смутные видения, Прот и сам не знал. Частенько обсуждали смутную и трудную жизнь мальчика сообща, командой. Пашка настаивал на усиленном закаливании и ежедневной гимнастике. Бумажку с рисунками-пиктограммами чудодейственных упражнений он уже успел нацарапать и всучить мальчику. Прот обещал в спокойной обстановке непременно заняться, но сомневался, что приседания помогут ему не сойти окончательно с ума. Похоже, Прот относился к младому большевику, а заодно и к дезертиру-прапорщику, как к большим дитятям. Впрочем, Германа это почему-то совершенно не обижало.

Иное дело любое краткое и, в общем-то, дружелюбное обращение непосредственно самой предводительницы. Герман мгновенно впадал в позорное остолбенение, из которого вырваться можно было, лишь сказав какую-нибудь колкость. Впрочем, на колкости надменная амазонка не обращала ни малейшего внимания, и это опять же безумно злило прапорщика.

В общем, одиноким себя, впервые за многие годы, Герман не чувствовал.

… – Та иди теж, – настойчиво повторила Вита. – Только и рыбу забирайте зараз.

– Тебе нужно в одиночестве побыть? – догадался Герман.

– Мне?! – Вита посмотрела с изумлением и обидой. – Мне, пан офицер знае, теперь до віку в одиночестве быти.

– Извини, – Герман на мгновение зажмурился, – я, кажется, глупость сморозил.

Вита дернула угловатым плечиком и деловито, хотя и неумело, принялась проверять барабан «нагана».

Герман посмотрел на аккуратно уложенного на лист карасика, на чешую, прилипшую к широкой юбке, и сказал:

– Ты, Вита, извини, но не могла бы ты ответить на два вопроса? Ты почему меня по имени-отчеству зовешь? Я тебе не командир, не начальник. И не такой я уж старый.