Узкая дверь - Джоанн Харрис

он извлек еще один небольшой сверток, весьма неаккуратно завернутый в бумагу со старомодным рисунком в виде котят на розовом фоне.

И на мгновение мне показалось, что мое горло стиснула чья-то маленькая холодная рука. Я узнала эту обертку. Я столько раз видела и этот сверток, и поздравительное послание в конверте, теперь пожелтевшем от времени, на гардеробе в спальне моих родителей.

– «От Эмили»? – прочел Доминик нацарапанные на конверте слова и лукаво на меня посмотрел.

– Это одна моя старая подруга, – сказала я, держа в руках поздравительную открытку.

– А она была сегодня на нашем празднике?

Я покачала головой:

– Нет. Должно быть, этот сверток оставил кто-то другой.

– Ну, так разверни его скорей, – поторопил меня Доминик. – Ну что ты, Бекс! Давай я тебе помогу. – Воспротивиться я не успела: он моментально разорвал оберточную бумагу, и внутри оказался альбом в твердом розовом переплете, на котором так и было написано золотыми буквами: Мой альбом. Поздравление на открытке – котята, играющие с веревочкой, – было написано той же старательной детской рукой, что и слова «Беки с любовью от Эмили» на подарке.

Я открыла альбом на первой странице. Бумага была плотная, почти как картон, и на ней были напечатаны рамки для фотографий и памятных надписей. Альбом был разбит на разделы, названия которых были выдавлены в толстой бумаге такими же золотыми буквами, как на обложке. «Мои каникулы»; «Мой домашний любимец»; «Моя школа»; «Мои лучшие друзья». В последнем разделе имелась моя фотография – на ней мне около пяти лет. Рядом были довольно неумело пририсованы две маленькие девочки, рыженькая и светловолосая.

– Какая же ты была хорошенькая! – восхитился Доминик, заглядывая мне через плечо. – А локоны какие чудесные!

Я тут же захлопнула альбом. Как же он сюда попал? Значит, кто-то принес его на праздник тайком? Но кто? Мои родители? Я даже представить себе не могла, чтобы кто-то из них мог отправиться в такую даль и добраться до «Шанкерз Армз». Мать вообще крайне редко выходила из дома, да и отец нечасто; максимум – до ближайшего магазина на углу. И все же это, несомненно, был тот самый подарок, который любимая подруга моего детства преподнесла мне на мой пятый день рождения, и с тех пор он восемнадцать лет пролежал на гардеробе в родительской спальне, ожидая возвращения моего брата. Что же это могло означать? И почему этот подарок был мне передан именно сегодня?

Я снова вспомнила то письмо «от Конрада», которое показывал мне отец. Невозможно, чтобы оно было настоящим, и все же мои родители были, похоже, абсолютно уверены, что Конрад непременно придет домой в свой день рождения. Мне даже захотелось позвонить родителям и спросить, заходил ли к ним кто-нибудь, но, подумав, я решила, что звонить, пожалуй, уже слишком поздно, они наверняка легли спать. Отложив розовый альбом в сторону, я попыталась переключить свои мысли на будущее, однако прошлое оказалось сильнее; оно несло меня, как несет щепку мощное течение реки, так что, хоть я и сумела до конца отыграть свою роль в отношении Доминика, спать мне в ту ночь почти не довелось. А когда я все же ненадолго задремывала, мне мерещилось одно и то же: я стою посреди старого железнодорожного туннеля, и один из моих пальцев зажат тяжелым рельсом, а из темноты на меня со скоростью курьерского поезда надвигается Конрад, выросший до размеров великана.

Проснувшись, я обнаружила, что палец у меня и впрямь болит и за ночь сильно опух. Видимо, обручальное кольцо Доминика, которое я вчера вечером с таким трудом надела, настолько впилось в отекший палец, что снять его оказалось совершенно невозможно. Я попыталась прибегнуть к испытанному средству – хорошенько намылила палец, – но и это, увы, не помогло; я уже почти рыдала, когда через полчаса меня нашел Доминик и увидел, что рука моя погружена в ведерко со льдом в надежде несколько снять отек. Он тут же, не обращая внимания на мои протесты, повез меня прямиком в отделение неотложной помощи, где веселая медсестра моментально перекусила проклятое кольцо с помощью специального инструмента. Доминик был явно расстроен случившимся, но тщательно это скрывал и все твердил, что мне совершенно не в чем себя винить, а кольцо запросто можно расширить. Казалось, он сам себя старается в этом убедить.

– Кольцо починить можно, а я бы себе никогда не простил, если б ты палец по-настоящему повредила, – сказал он.

– Какого же хорошего человека ты себе в мужья заполучила, дорогая! – шепнула веселая медсестра, провожая меня из кабинета. – Ты за него держись. Он совершенно точно из тех, за кого стоит держаться.

Глава шестая

(Классическая школа для мальчиков) «Сент-Освальдз», академия, Михайлов триместр, 24 сентября 2006 года

Как быстро и как медленно проходит здесь время! Минуты, кажется, еле-еле текут, а вот дни исчезают мгновенно, точно кусочки подтаявшего мороженого. Мой доктор в очередной раз сменил мне лекарства и намерен оставить меня в больнице еще по крайней мере на неделю, пока ему не станет ясно, что послужило причиной того внезапного приступа. Я понял, что сегодня воскресенье, из-за невероятного наплыва посетителей. Приходят родственники, некоторые с воздушными шариками и детьми. У детей выражение лица торжественно-постное, их явно манит тот солнечный мир, что остался снаружи, за больничными окнами.

Моя палата небольшая, всего шесть коек, отделенных друг от друга скромными занавесками. Когда сиделка задергивает занавеску, это все же дает ощущение некоего личного пространства. С другой стороны, задернутая занавеска словно магнитом притягивает любопытствующих.

Кто это там? – перешептываются они. Он что, вот-вот умрет?

Слава богу, лежу я возле окна, которое сестра на весь день оставляет распахнутым настежь. Снаружи еще веет теплым ветерком, но листва на деревьях уже начинает менять цвет и понемногу опадать, не обращая внимания на чудесную погоду. До меня вдруг доносятся громкие голоса: возле нашей палаты в коридоре явно произошла маленькая стычка. Я отчетливо различаю чьи-то молодые голоса и голос медсестры-ирландки; те и другие явно говорят на повышенных тонах.

Вам сюда нельзя. Уходите!

Но мы хотим его повидать!

Посещения разрешены только членам семьи.

А у него нет никакой семьи! Ну, разрешите нам войти, хотя бы на минутку! Обещаю, мы будем вести себя очень тихо…

Нечего вам тут делать. К нему каждый день дочь приходит. А вы уходите. Уходите, уходите, у меня еще работы полно!

Наша «госпожа директор» наверняка придет вечером, попозже, когда всякие родственники уже разойдутся: все-таки воскресный вечер для семьи священен, а вот полуднем можно и пожертвовать, навещая больного. Ла Бакфаст ни разу не изменила своему долгу – то есть мне, – неужели у нее нет семьи? Я знаю, что у нее есть дочь. А больше что, совсем никого?