Песня сирены - Виктория Холт

— Моя бабушка родом из Англии. Ее родители переехали сюда еще во времена Кромвеля. Тогда она была совсем маленькой девочкой, но ее семья познакомилась с семьей моего дедушки. Молодые влюбились друг в друга и поженились, и после Реставрации она решила остаться во Франции. Их дочь моя мать — учила английский… со своей матерью, а потом также моя мать научила меня… Вот почему я знаю ваш язык. Но, боюсь, он не всегда на должном уровне.

— Вы живете во Франции?

— Сейчас — да. Смерть моего мужа… как это сказать… поразила меня до глубины души. И сейчас я колеблюсь, оставаться мне здесь или нет.

— У вас есть дети? Она отвернулась.

— У меня сын, — сказала она, помолчав.

— Вы переедете к нему?

— Он мертв, — ответила она.

Я сказала, что мне очень жаль, и тут поняла, что мы задаем слишком много вопросов.

Потом мы заговорили о Версале, о чудесах дворца и садов, о рощах, водопадах и бронзовых статуях.

— Вы уже видели купальню Аполлона, — поинтересовалась она, — где Бог изображен на своей колеснице, запряженной четырьмя лошадьми?

Мы кивнули.

— Как бы мне хотелось побывать на одном из этих представлений на воде! — сказала она. — Я слышала, что это неземное зрелище.

— Я бывал на одном из таких, — отозвался Хессенфилд. — По воде плавали венецианские гондолы, украшенные цветами. Это было действительно прекрасно, особенно ночью, при свете фейерверков.

Потом Хессенфилд описал нам оранжерею и водопады. Он гораздо лучше был знаком с Версалем, нежели мы.

— Вы не только помогли мне добраться до дома, но еще и «показали» дворец! — воскликнула мадам де Партьер.

Она повернулась ко мне и взяла в руку одну из перчаток, которые лежали на сиденье.

— Это просто восхитительно! — заметила она. — Какая чудесная, вышивка, и эта нежная отделка жемчугами… Они прекрасны. Скажите, где вы приобрели такие перчатки?

— У меня замечательная портниха, — ответила я. — Она не позволяет мне ничего выбирать самой. Это она привезла эти перчатки и сказала, что они очень подойдут к сегодняшнему наряду.

— И была права. Я поинтересовалась, потому что думала, что на меня работают лучшие мастера Парижа по пошиву перчаток. Неподалеку от замка Шатле есть крошечная лавка, но владелец ее — настоящий гений. В его распоряжении пять девушек, которые шьют, но оформление полностью его, а это главное, и он настоящий мастер своего дела. Но ваши ничем не отличаются от тех перчаток, что я покупаю у него.

Она погладила перчатку и положила ее обратно на сиденье. Вскоре мы добрались до Парижа.

Хессенфилд сказал, что сначала мы завезем мадам де Партьер на улицу Сен-Антуан, а потом уже отправимся домой. Когда мы подъехали к ее дому, Хессенфилд вышел из кареты, чтобы помочь ей спуститься, но когда она поднялась и собралась было выходить, то вдруг издала возглас разочарования. Она наклонилась и подняла что-то. Это была моя перчатка, которая лежала на сиденье. Она смахнула ее на пол, когда вставала, и случайно наступила на нее.

Когда она подняла ее и осмотрела, мне показалось, что она вот-вот расплачется. На вышивке осталось грязное пятно, а несколько жемчужинок раскололось.

— О, что я натворила! — воскликнула она.

— Ничего, — сказала я. — Мадам Пантон починит ее, и она будет как новая.

— Но я испортила ee! Вы были так добры ко мне, и вот как я вам отплатила за это.

— Мадам, прошу вас, — вступил в разговор Хессенфилд. — Это такая мелочь… пустяк.

— Я никогда не прощу себе этого. После того, что вы сделали для меня…

— Умоляю вас, — сказала я, — не надо так расстраиваться. Это была чудесная поездка, и мы наслаждались разговором с вами.

— Да, конечно, — добавил Хессенфилд, — и мы не сделали ничего особенного. Мы все равно возвращались в Париж.

— Как вы добры ко мне.

Хессенфилд взял мадам де Партьер под руку и проводил до дома. Там она повернулась и печально улыбнулась мне.

— До свидания, мадам де Партьер! — сказала я. — Было большим удовольствием познакомиться с вами.

— До свидания! — сказала она. Так я побывала в Версале.

Я скучала по Мэри Мартон. Может, она и шпионила за нами, но в то же самое время она была такой прекрасной воспитательницей: Кларисса расспрашивала меня о ней.

От ребенка, обладающего пытливым умом, очень трудно отделаться неубедительными ответами, а сказать правду я ей не могла. Но я не раз думала о том, как бы она восприняла своим детским сознанием всю эту мешанину из шпионов и заговоров.

Очень помогла мне Жанна, постепенно она взяла уход за девочкой на себя. Кларисса полюбила ее, и на Жанну обрушился град вопросов, на которые, однако, всегда давались удовлетворительные ответы.

С Клариссой Жанна говорила только по-французски, и девочка теперь с великолепным акцентом говорила как по-английски, так и по-французски, и порой невозможно было сказать, какой стране она принадлежит.

— Это очень ей пригодится, — заявил Хессенфилд. — Нормальному французскому языку можно научиться, только если говорить на нем с самой колыбели.

С той поры как Жанна так естественно вошла в детскую, большую часть своего времени я начала проводить с ней, что шло на пользу и моему французскому, так как по-английски Жанна не могла сказать ни слова.

Жанна была довольно симпатичной девушкой, ей только что минуло двадцать. Она поделилась со мной, что была вне себя от счастья, когда ей удалось поступить на службу в такой прекрасный дом. До этого она была очень бедна, продавала цветы, и наша служанка порой покупала у нее их, чтобы украсить стол.

— Ах, мадам, — говорила она, — это был самый счастливый день в моей жизни, когда мадам Буланжер пришла ко мне впервые покупать цветы! Правда, она была суровой… и платила очень мало: она любила поторговаться. Тогда я жила с моей семьей… нас было так много. Это печальная сторона жизни в Париже, вы не знакомы с ней, мадам. Она не для вас. Это неподалеку от Нотр-Дама… за «Отелем Дье»,[7]сразу перед Дворцом правосудия. Улицы там опасны, мадам… очень опасны! У нас комнатка на улице Мармузе… Хотя я любила те места… я часто стояла у водосточных желобов и наблюдала за текущей водой. Неподалеку там красильни, и краски их попадают в сточные канавы. Там были такие цвета, мадам: зеленые, голубые, красные… Такими же были мои цветы, мы частенько выпрашивали их у знатных господ, но я никогда не воровала… никогда, мадам! Моя мать сказала мне: «Не воруй, ибо эти деньги все равно не; принесут тебе добра, и ты закончишь свою жизнь в Шатле или форте Эвек, и судьба твоя будет неописуемо ужасной».

— Бедная Жанна, у тебя была такая печальная, жизнь!