Беременная вдова - Мартин Эмис

Йоркиль вывалился наружу и обрел равновесие, выпрямился; он осмотрел небо, склон, спуски, грот, белый лист бассейна; его подбородки успокоились, и он издал негромкое похрюкивание, означавшее, что он полностью в своем праве. Кит увидел, что в левой горсти он держит россыпь сырных печений. Размазав остатки внутри рта, Йорк сказал:

— Воздушные пустяки, только и всего. — Он облизнул руку. — Как столь многие вещи в этой жизни. Воздушные пустяки. Пойдем, дорогая. В бассейн, в бассейн — по тебе плачет бассейн!

— По-моему, я еще не вполне поправилась для бассейна.

— Нет-нет. Пора браться за шмотки. Точнее сказать, пора из них выбираться.

— Йоркиль привез мне, по крайней мере, что-то приличное из одежды.

— А, да, вот. — С этими словами Кит передал то, что держал в руке. И «Чувства и чувственность» исчезли в соломенной сумке Глории.

— Так, пошли. Хочу, чтоб все головы поворачивались в сторону твоих сисек-лапусек, — сказал Йорк. — Ох уж эти твои сиськи-лапуськи. Хочу, чтобы все их видели и плакали.

Неужели он, Йоркиль, и вправду это сказал? Как бы то ни было, Кита, оставшегося на террасе, внезапно посетило воспоминание о его сестре. «Ви, — спросил он ее в отделанном деревом „моррисе-1000“, — ты зачем ноги в окошко высовываешь?» А Вайолет (лет восемь-девять) сказала: «Потому что хочу, чтобы все видели мои красивые новые туфли. Хочу, чтобы все их видели и плакали».

А затем беспорядочно нахлынули другие воспоминания. Вроде того случая, когда она пробежала через весь сад и вернула ему улетевший крикетный мяч, а потом снова побежала назад и всю дорогу плакала — плакала о чем-то другом.

А затем нахлынули другие воспоминания. Которые надо было спасать. Какое отношение имеет он к ним ко всем? В этом новом мире, в который он вошел (который был очень развитым, очень цивилизованным), мысли и чувства были переставлены. И это, думал и чувствовал он, возможно, укажет ему другой путь.

* * *

Вернулась Уна. В чем в чем, а в этом ни у кого не было сомнений: Уна вернулась — вместе с Прентисс и Кончитой (Додо катапультировали где-то над Альпами). Кит с трудом освободил для них место в голове. Уна, да, тихо-наблюдательная, и ее опытные глаза действительно неотрывно следили за перемещениями мисс Бьютимэн. Перпендикулярная Прентисс, вся — сочленения и петли, вроде вешалки для шляп, что бывают у амишей[85]. И Кончита, которая переменилась. С приездом Йоркиля, возвращением Уиттэкера и ожидаемым прибытием Тимми, а также от присутствия всех слуг замок более не казался просторным. Или, возможно, Кит просто имел в виду, что простора для маневра больше как будто не осталось.

Им с Лили пришлось выехать из башенки и переселиться в неприступно темную, но, как ни забавно, приятную комнату в подвальном этаже. Тут Кит с энтузиазмом принялся трудиться: разбивать на части, систематизировать и, наконец, приводить в алфавитный порядок огромный архив, накопившийся к его двадцатиоднолетию. Теперь ему хотелось внести в список, что жил с его свидетельством о рождении, новую запись, под «Джин 7». Не «Шехерезада ю» или даже «Шехерезада на», но «Глория 99Z*»! Существовало столько вещей, о которых он не знал, что они дозволены.

— Но я чувствую себя беззащитной, — сказала Лили, — когда ты зажимаешь мне руки.

— В том-то и смысл… И раз он такой маленький, почему ты не можешь взять его в рот целиком?

— Зачем он мне вообще нужен, целиком во рту?

— Давай дальше. Еще попробуй.

— Теперь у меня голова кверху ногами… Нет. Не буду. У тебя даже вид другой. Что с тобой такое произошло?

Лили говорила все это, но не в темноте — теперь уже нет.

У Глории Бьютимэн была тайна. Тайна титанического размаха. Глория втайне была замужем и имела троих детей. Что-то вроде этого по величине. Глория втайне была мальчиком. Что-то вроде этого по величине.

— Как это, по-твоему, называется? Монокини, наверное.

— Только оно не как у тебя. Твое похоже на обычное бикини без верха.

— Она так делает, чтобы посмеяться над Йорком. Он пристает все время. Но она-то — как минимум на целое поколение продвинулась, да? Прямо как будто новый человек сюда приехал. Бикини-плавки?

— Спереди очень узкие… Интересно, она воском пользуется? Может, она под Риту решила закосить?

— Стринги? Да нет, над самой резинкой иногда чуть-чуть видно бахрому.

— Значит, бреет.

— Подстригает.

Верно, Шехерезада. Треугольник по форме равнобедренный. В отличие от твоего, простодушного равностороннего (это мое предположение) — или твоего, Лили.

— Набедренная повязка? Но тут же главное не перед.

— Нет, не перед. Зад. Оттуда так и вываливается.

— Это же просто трусы, которые врезаются в попу, только прикидываются шикарными — вот и все. Зад. А, поняла. Фиговый листок.

— Фиговый листок, пошитый на заказ.

— Да. Очень дорогой фиговый листок. Именно так — фиговый листок, вот что это такое.

Верно, Лили. Кто это сказал: «И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги»[86]. Это было в Эдеме, после грехопадения; фиговые листки понадобились только после грехопадения. Не следует забывать и про еще одно наблюдение (сделанное две тысячи лет спустя): «Стоит мне коснуться фигового листка, как он превращается в ценник». Верно, Лили. Все это верно.

Грация, самая недавняя (и последняя) спутница Адриано, росту в которой было пять футов десять дюймов, выдувала и пускала в него, развалившегося в кресле, радужные пузыри; рот ее за мыльным моноклем был сложен толстым бантиком. Лили сказала:

— Насчет сисек Глории: я понимаю, что ты имеешь в виду.

— М-м. При ней я себя чувствую какой-то неуклюжей… А вообще-то задница у нее все равно громадная.

— М-м. Все равно не задница, а блудница.

А Тимми уже приехал. Тимми прибыл — не пешком, но парой такси в связке. И не с вещмешком на спине. При нем была разветвленная династия кожаных чемоданов с монограммами плюс его виолончель. Его виолончель, напоминающая уложенную в гроб Руаа, с огромными детородными бедрами.

Но выход получился неплохой — выход Тимми. Длинный, стройный, расслабленный, неопределенный и почему-то хромающе-стильный — вроде закорючки, нацарапанной талантливой рукой…

* * *

— Б-р-р-р. М-м-м. — С этими словами Шехерезада устроилась на диване. — Уютно у камина.

— Уютно у камина, — сказал Кит.