Всё та же я - Джоджо Мойес

— Но не будет матери.

Глаза Агнес внезапно наполнились слезами.

— Да. Мне придется или бросить Леонарда, или бросить ее. Значит, наложенная на меня… ой, забыла слово… епитимья — это жить без нее, — закончила она дрогнувшим голосом.

Я сидела и потягивала водку. А что мне еще оставалось делать? Мы с Агнес, не сговариваясь, уставились в наши стаканы.

— Луиза, я не плохой человек. И люблю Леонарда. Очень сильно.

— Знаю.

— Понимаешь, я надеялась, что, когда мы поженимся и немного поживем вместе, я смогу ему во всем признаться. Он, конечно, сначала расстроился бы, но потом, возможно, смирился бы. Я могла бы чаще ездить в Польшу. Или Зофья могла бы у нас погостить. Но все так запуталось. Его семья меня ненавидит. Представляешь, что будет, если они все узнают? Представляешь, что будет, если Табита обнаружит, что у меня есть дочь? — (Что ж, догадаться было нетрудно.) — Я люблю его. Знаю, ты всякое обо мне думаешь. Но я люблю его. Он хороший человек. Да, иногда мне становится очень тяжело, потому что он слишком много работает… и потому что всем в этом мире на меня наплевать… и я чувствую себя такой одинокой… и я действительно не всегда веду себя должным образом, но мне даже страшно подумать, что я могу его потерять. Ведь он моя вторая половинка. Родственная душа. Я увидела это еще при первой встрече. — Она рассеянно водила тонким пальцем по столу. — Но когда я думаю, что моя дочь ближайшие десять, пятнадцать лет будет расти без меня, я… я… — Она прерывисто вздохнула, причем так громко, что привлекла внимание бармена. Я порылась в сумке, но, не найдя носового платка, протянула ей салфетку. Она подняла на меня глаза, и я увидела, что выражение ее лица странно смягчилось. Еще ни разу я не видела Агнес такой — она словно излучала любовь и нежность. — Луиза, она такая красивая! Ей сейчас почти четыре годика, а она уже очень умная. И очень талантливая. Знает все дни недели и может провести на карте линию между Краковом и Нью-Йорком, хотя никто ее этому не учил. И каждый раз, как я к ним приезжаю, она бросается мне на шею и говорит: «Мама, почему тебе нужно уезжать? Я не хочу, чтобы ты уезжала». А у меня разрывается сердце… Боже мой, разрывается… И теперь иногда я даже не хочу ее видеть, потому что боль, которую я чувствую при расставании… Она такая… такая… — Агнес сгорбилась над стаканом, механически смахивая рукой слезы, капавшие на блестящую столешницу.

Я протянула ей еще одну салфетку:

— Агнес, сомневаюсь, что вам удастся долго продолжать эту игру.

Она промокнула слезы, скорбно опустив голову. А когда посмотрела на меня, я не увидела в ее глазах ни малейших следов слез.

— Мы ведь с тобой друзья, да? Близкие друзья.

— Конечно.

Оглянувшись, она легла грудью на стол:

— Ты и я. Мы обе иммигранты. И мы обе знаем, как трудно найти свое место в этом мире. Ты хочешь подняться по социальной лестнице, работаешь не покладая рук в чужой стране: строишь новую жизнь, заводишь новых друзей, находишь новую любовь. В общем, становишься совершенно другим человеком! Но это очень нелегко, и ничего даром не дается. — (Я судорожно сглотнула и сердито отогнала от себя образ Сэма в его железнодорожном вагоне.) — Поверь мне, нельзя получить все и сразу. Кому, как не нам, иммигрантам, этого не знать! Ведь ты словно пытаешься усидеть на двух стульях. И не можешь быть по-настоящему счастлив, потому что, когда ты уезжаешь, твоя душа тотчас же разрывается на две части, и, где бы ты ни был, одна половинка начинает тянуться к другой. Такова цена, Луиза. В этой жизни за все приходится платить. — Агнес глотнула водки, потом еще. Сделала глубокий вдох, всплеснула руками, словно желая выпустить избыточные эмоции через кончики пальцев. Когда она заговорила снова, в ее голосе вдруг послышались стальные нотки. — Ты не должна ему говорить. Ты не должна говорить о том, что сегодня видела.

— Агнес, сомневаюсь, что вы сможете скрывать это вечно. Все слишком серьезно. Это…

Она положила руку мне на предплечье. Ее пальцы впились в мое запястье.

— Ну пожалуйста. Мы же друзья, да?

Я поперхнулась.

Оказывается, богатым еще труднее, чем нам, простым смертным, сохранить что-либо в секрете. Поэтому они платят другим, чтобы держали язык за зубами. Я поднялась по лестнице. Тайна, которой поделилась со мной Агнес, давила на сердце неожиданно тяжелым грузом. Я думала о маленькой девочке на другом конце света, имевшей все, кроме того, чего она желала больше всего, а еще о женщине, которая, наверное, чувствовала то же самое, хотя только сейчас начала это осознавать. Я даже начала подумывать о том, чтобы позвонить сестре — единственному человеку, с кем я могла это обсудить. Хотя уже заранее знала, какой вердикт вынесет Трина. Так как она скорее отрежет себе руку, чем оставит Тома в другой стране.

Я подумала о Сэме и о том, что нам обоим пришлось торговаться с собственной совестью, чтобы оправдать свой выбор. В тот вечер я сидела в своей комнате, тяжелые, черные мысли давили на голову, и я, не выдержав, достала телефон.

Через тридцать секунд пришел ответ:

Врезультате мы встретились в занюханном баре, который Джош откопал недалеко от Таймс-сквер. Помещение бара было длинным и узким, с липким полом и фотографиями боксеров на стенах. Я надела черные джинсы, волосы затянула в конский хвост. И пока я пробиралась мимо немолодых мужчин, парней с шеей шире головы, подписанных фотографий боксеров в весе «мухи», никто даже не поднял на меня глаз.

Джош, одетый в вощеную темно-коричневую куртку и явно косящий под парня из пригорода, сидел за крошечным столиком в дальнем конце бара. Когда он меня увидел, на его губах тотчас же появилась заразительная улыбка, и я обрадовалась, что в этом грязном, ужасном мире нашелся хоть один не обремененный проблемами человек, который искренне рад встрече со мной.

— Как поживаешь? — Он явно хотел меня обнять, но что-то — быть может, не слишком удачные обстоятельства нашей последней встречи — помешало ему это сделать.

— У меня был еще тот денек. Впрочем, как и вся неделя. И я реально нуждаюсь в дружеском лице, чтобы пропустить по стаканчику, а может, и не по одному. Ты не поверишь, твое имя было первым, которое я вытащила из своей нью-йоркской шляпы!

— А что будешь пить? Только учти, здесь подают лишь шесть видов алкогольных напитков.

— Водку с тоником?

— Ну уж это у них точно найдется.

Джош вернулся буквально через несколько минут с бутылочным пивом для себя и водкой с тоником для меня. Я сняла куртку и внезапно поймала себя на том, что нервничаю.

— Итак… тяжелая неделя. А что случилось?