Один на миллион - Моника Вуд

…

«Вы предпочли своего тайного кумира», — сказала она. Это были ее прощальные слова.

…

Я плакала много дней подряд. Неделю не ходила на работу. Испортила свою безупречную характеристику, если тебе интересно знать. Я все плакала и плакала. Много месяцев подряд. Много лет.

…

Потому что моим тайным кумиром был вовсе не директор. Конечно, нужно вступаться за своих друзей! Нужно защищать их. Но я не смогла.

…

Потому что боялась.

…

Доктора Валентайна. Боялась потерять его доброе отношение. Он взял меня на работу, относился ко мне с уважением, доверял мне. Благодаря ему я почувствовала себя незаменимой, а за это чувство можно все отдать. Никогда в жизни я не чувствовала себя незаменимой. Я слишком любила свою работу.

…

Все равно я виню себя.

…

Я не была неопытна. Мне было почти шестьдесят лет.

…

О, возможно. У меня не было никакого опыта дружбы. В этом смысле я была неопытна.

…

Только Мод-Люси. Которая оказалась не очень хорошей подругой.

…

Так уж сложилось. Подумать только! Две подруги за всю жизнь.

…

У тебя куча времени впереди. Ты еще заведешь друзей.

…

Да, трудно.

…

Требуется время. С той минуты, как я впервые увидела Луизу, я мечтала, чтобы она посмотрела на меня и тоже увидела. Долгие годы я хранила встречу с ней, как драгоценный бриллиант в шкатулке. Теперь ты понимаешь, что значит «безответный».

Куин не показывался три дня кряду. «Релиант», как нежеланный родственник, возвратился на прежнее место и словно пытался Уне что-то сказать.

Все проходит.

Грабители на время вытеснили Лаурентаса из головы Уны, но теперь она часто думала о нем и удивлялась тому, что законсервировала его в своей памяти сорокадевятилетним — крепким, плечистым, с квадратной челюстью. Воспоминание о палате дневного пребывания преследовало ее, ослабевший рассудок сына не давал покоя и ассоциировался с синяком на предплечье, который остался после железной хватки грабителя.

Только теперь этот синяк вызывал, как ни странно, не боль, а нежность. Словно шок, пережитый при виде Лаурентаса, требовалось поместить в больной участок ее тела. Всякий раз, подымая руку, она думала о Лаурентасе.

К счастью, оставались еще заботы о мировом рекорде, они служили противовесом подступающей слабости. Она ежедневно выполняла комплекс упражнений, составленный для нее мальчиком:

1. Поднять консервные банки — десять раз.

2. Поднять руки — десять раз.

3. Поднять ноги — десять раз.

В списке было десять пунктов, и она выполняла их все, словно мальчик по-прежнему стоял рядом, одобрительно смотрел на нее большими круглыми глазами и ободряюще кивал.

В утренней газете она наткнулась на сообщение об очередной покинувшей сей мир душе сто четырнадцати лет от роду. В первоначальном списке мальчика осталось несколько имен, и, хотя она вздыхала от жалости, вычеркивая очередного сошедшего с дистанции претендента, ей доставляло удовольствие перемещаться вверх по лестнице потенциальных победителей. Новая держательница рекорда оказалась датчанкой, которая без предупреждения ворвалась в кружок соискателей с документами, не то отмеченными золотой печатью, не то выведенными золотыми буквами, бог весть, что там у них требуется для возведения в сан. Она звалась Хенни, «курочка», это наводило на мысль о цыплятах, которые снуют по птичнику. Кто там еще таится в тени, оформляет документы, готовится обогнать ее на пути к бессмертию? Никто из них, однако, не водит автомобиль. Вот в чем штука.

Днем пришла Белль, если не сияющая, то, по крайней мере, чисто вымытая.

— Я думала о вас, — сказала Уна. — Как ваша семейная жизнь?

— Бедняга Тед. — Белль взбежала по ступенькам. — Мне следовало навестить вас раньше.

— Ваш муж принес мне лазанью после того случая. Вы еще не разошлись с ним, надеюсь?

— Я еще как следует не сошлась с ним, — ответила Белль. — Его нужно было остановить. Он заслуживает лучшей участи. Как вы думаете, я сделала глупость?

— Я мало вас знаю. Как я могу отличить, где у вас глупость, а где нет.

— Куин был у нас свидетелем.

— Вы же сами его попросили.

— Разве? — Вид у нее был по-прежнему изможденный, но уже не такой мрачный. — Как мило с вашей стороны, что вы его защищаете.

— Я его не защищаю.

— Не отрицайте, в этом же нет ничего плохого.

Уна почувствовала себя словно младшая сестра, так она себя чувствовала в присутствии Луизы.

— Спасибо за открытку. Хорошо, что не вложили в конверт деньги.

— Я так разозлилась на этих грабителей, — сказала Белль. — Вы уже пришли в себя?

Уна посмотрела на папку, которую Белль держала в руке.

— Это для меня?

— Угу. Я наконец-то вышла на работу. С четвертой попытки. Не думала, что смогу, но, как видите, смогла.

Уну словно электрическим током прошило, с головы до пяток.

— Я боялась, что вы забыли.

Белль потрясла папкой:

— Неплохой результат. Лучше, чем вы можете представить. У меня было такое чувство, будто мой мальчик работает со мной. Однажды такое случилось, я взяла его с собой в день акции «Приведи ребенка на работу». Боже, он был сам не свой от радости. Некоторые люди рождены, чтобы отыскивать информацию, — она улыбнулась искренно, может, подумала в эту минуту и о себе. — Как бы то ни было, вот, смотрите. Целая куча документов.

Взволнованная, Уна провела Белль в гостиную, и там она, как фокусник, который готовится показать коронный номер, разложила на кофейном столике антураж: бланки, свидетельства, копии. Тут были и фотографии с микрофишей[19] на блестящей бумаге, и негативы фотографий — белые буквы на черном фоне, и страницы, напечатанные на пишущей машинке под копирку, и даже написанные от руки.

— Узрите вашу родословную, — сказала Белль и взмахнула руками, словно рассыпая волшебные блестки. — Чтобы найти ее, мне потребовались сутки. Двадцать четыре часа, я имею в виду.