Тот, кто меня купил - Алекс Чер

— Мы боялись. А он успокоил. Сказал, что ты подтвердишь.

Они смотрят на меня с жадным интересом, и тогда я обнимаю их, рассказываю сказку о хорошем лесе, где волшебный воздух. Где выздоравливают люди, и скоро их мама обязательно приедет к ним, чтобы встретиться.

День тянется, как шёлковая нить, из которой плетут кружево мои мысли. Подкрадывается вечер, а Эдгар не возвращается. Дети играют в своей комнате, а я стою у окна. Выглядываю. Думаю. На сердце — грусть.

Безопасники пошли выгуливать Че Гевару. Старательные трансформеры с каменными мышцами. Я не пытаюсь с ними разговаривать — ни к чему. Это не Веня и Андрей. Страшно сказать, но я скучаю по ним. Они какие-то были свои, что ли. Король и Шут. Более живые и настоящие. А может, это просто разные ракурсы восприятия.

— Нельзя так, Тая, — это снова Леон. — Ты же не живёшь, а считаешь часы.

Я пожимаю плечами. Мне, наверное, легче убить время, чем заняться чем-нибудь полезным. Я пыталась. Но сил хватило только на детей. Я даже никакой «редкостной гадости» не приготовила, как хотела. Ожидание оказалось сильнее — мне его не побороть.

— Не важно, Леон. Я умею ждать. Я была меньше, чем Настя и Марк, когда не стало родителей. Но я всё равно их ждала. Верила, что однажды всё изменится, хотя понимала: оттуда не возвращаются. Но так легче было жить. Дни проходили за днями.

— А если он не вернётся? Или сделает больно, как уже сделал, и уйдёт?

Он встряхивает меня за плечи. В глазах его — молнии.

— Не говори так, — прошу и отшатываюсь, но руки его удерживают меня. — Не смей!

Лицо его искажает мука. Красивые губы кривятся, черты становятся чётче от сдерживаемого гнева. Но сердится Леон не на меня.

— Он не стоит тебя, понимаешь? Такие, как он, только давят и не оставляют после себя ничего живого. Он будет бесконечно наказывать тебя и унижать, пока ты не превратишься в тень, подобие себя, той живой и яркой Таи, какой ты была до него. Вспомни свой смех, искры радости и как зажигала всех, кто рядом с тобой находился! Ты уже не такая. Уже под вуалью грусти. А он… не умеет любить. Не достоин.

— Ты же говорил: вместе мы сила? — я всё же пытаюсь освободиться. Упираюсь ладонями в твёрдую грудь. Для худого костлявого мальчика он слишком силён. Жилистый. А я считала его чуть ли не хлипким ботаном.

— Говорил. Я так видел. А сейчас вижу по-другому. А до этого говорил то же, что и сейчас: между вами нет любви. Доверия. Вы как два подарка, упакованные каждый в свою обёртку. У тебя есть бант, у него — парадная лента, но нет между вами ничего общего, что связывает, соединяет. Вы даже не парная вещь, вроде туфель, а какие-то отдельные предметы. Чужие. Будто вас случай свёл вместе или какое-то общее дело. А вы попытались вместе жить. Не знаю, как он, а ты, наверное, настроила воздушных замков и поверила, что всё по-настоящему.

Он бьёт в самое больное. Бьёт и попадает в цель. Угадывает шестым чувством, видимо. У меня кружится голова и тяжелеют ноги. В груди становится тесно, и я пытаюсь вдохнуть, но не чувствую облегчения.

— Он никогда не сможет быть с тобой нежным. Дарить себя и отдаваться без остатка. Между вами всегда будут призраки то прошлого, то настоящего. Подозрения и ложь, — голос Леона переходит в шёпот. Я всё ещё пытаюсь избавиться от его железной хватки. Предплечья немеют от его слишком крепких пальцев. За что мне это всё?! — И любви настоящей никогда не даст — так, жалкие остатки с когда-то богатого стола. Крохи и объедки. Всё, что у него было, перегорело давно. Там не пламя, а головешки, обгорелые останки. А ты достойна большего и лучшего.

— Отпусти! — сиплю из последних сил. — Никто мне не нужен. Никто не сможет мне дать больше, чем он!

— Тогда я рискну, — говорит он спокойно и наклоняется. Губы его впиваются в мои. Жадный иссушающий поцелуй, что не несёт ничего, кроме опустошения.

Сквозь затуманенный мозг, через накатывающую тошноту и темноту, я слышу какой-то звук, похожий на сдавленный крик. А затем хруст и шорох. Из последних сил я толкаю Леона в грудь и наконец-то освобождаюсь. Оборачиваюсь. В ушах — звон. В глазах — морок.

Я шатаюсь и почти падаю. Вижу, как Леон пытается меня подхватить, и отскакиваю в сторону.

— Не прикасайся ко мне! Не трогай! — меня бьёт нервная дрожь, и зубы непроизвольно выбивают дробь. — Если ты тронешь, я буду кричать! Ты… ты… Да как ты посмел!

Слова меня душат и прорываются сквозь тошноту с трудом. Я снова оглядываюсь. Шарю глазами по пространству большой комнаты. Что-то изменилось. Что-то не так.

Он лежит у дверей — растрёпанный и трогательный. Сломанный и сломленный букет. Розовеют нежные бутоны. Я иду им навстречу. Протягиваю руки. Поднимаю с пола, как изувеченную игрушку.

Жизнь цветов недолговечна. А этим пришлось расстаться с жизнью преждевременно. На зелёных стеблях — шипы и кровь. Розовая атласная лента запачкана и смята. Я сейчас как они: ещё не погибшая, но уже не живая.

— Эдгар, — шепчу я и плачу. — Эдгар! — зову и вою. А затем сползаю по двери, прижимая розы к груди. Я бы хотела упасть в обморок. Впасть в летаргию. Оказаться хотя бы на несколько минут назад. Забыть. Вычеркнуть. Вымарать эти жалкие мгновения и то, что случилось. Но ничего не происходит. Я дышу и живу. И сердце моё не разорвалось. А Эдгара нет. Есть только розы — букет, что он нёс мне.

Он вернулся и увидел нас с Леоном. Я знаю, что он подумал. И знаю, чем это всё кончится. Да уже кончилось. Он не из тех, кто разменивается на дешёвые вещи и фальшивые драгоценности. А я не из тех, кому можно верить и доверять.

— Тая… — Леон тяжело дышит и смотрит на меня.

— Уходи, пожалуйста, — не знаю, откуда взялся этот спокойный голос. Может, потому что у меня внутри пусто?

— Я уйду. Ты только помни: если тебе будет плохо или трудно, один звонок — и я помогу. Как и обещал.

— Уходи, пожалуйста, — я сейчас робот. Кукла, что открывает рот.

Я не помню, как он ушёл. Помню лишь, что сидела на полу долго. Очень долго. В обнимку со сломанным букетом. А затем достала телефон и удалила номер Леона. Навсегда.

Это как сюрреалистическая картина. Как яркий оттиск на тусклой латуни — две фигуры у окна. Целуются. Там словно я, но моложе, и моя жена. Моя Тая — нежная и тонкая.

Я вижу на груди брата её руку. Ту саму, с синяками. Моих лап дело.

Леон целует её так, словно никого больше нет на свете дороже. Я могу его понять. Наверное.

Не знаю, почему не ринулся и не отбил свою женщину. Не врезал ему сгоряча кулаком в лицо. Он заслужил. Я лишь смотрел, и внутри всё рвалось от боли, падало в преисподнюю, где место моему сердцу.

Хрустнул букет в руках. Кровь на моих ладонях. Я бросил цветы, отшвырнул, как заразу. Как уголь, что прожёг насквозь кожу.