Истукан - Михаил Тырин

Может, показалось? Егорыч для пробы переступил с ноги на ногу. Нет, определенно с землей творилось что-то не то. Ноги привыкли за много лет к совсем другим ощущениям.

Сердце начало ненормально сильно колотиться. Егорыч растерялся, как птица, которая почувствовала, что в ее отсутствие кто-то побывал в гнезде.

Осторожно переступая ногами, он добрался до сарая, распахнул дверь. И в следующий миг сдавленно вскрикнул от ужаса.

Пол был вздыбленным, повсюду топорщились выломанные доски. Из огромных щелей, появившихся в стенах, бил свет. Даже потолок прогнулся внутрь.

– Разорили, – прошептал Егорыч. – По миру пустили, курвы! Да что ж это творится! Да что ж они позволяют!

Он все же нашел силы приподнять одну из поломанных досок и заглянуть в подпол. Когда глаза привыкли к полумраку, он испугался еще больше. Все пространство под амбаром занимала мешанина каких-то шлангов или канатов – толстых, угрожающе темных, перепутанных, как клубок ниток.

Егорыч тронул один из шлангов и тут же отдернул руку. Ему почудилась легкая дрожь. Вообще из подпола исходила неясная гнетущая волна, словно темные силы свили себе гнездо под амбаром. Хотелось скорее выбраться на свет и держаться от этого места подальше.

Егорыч выскочил на улицу и недолго думая помчался на луг.

– Разорители! – закричал он, едва показавшись в лагере ученых. – Что ж вы творите, а?! Под суд, всех под суд! За что трудовому человеку такая подлость?! За что, курвы?

Его окружили встревоженные незнакомые люди, спросили, что случилось.

– Что случилось? – Егорыч аж затрясся. – Они еще спрашивают! Никакого житья нет от ваших опытов, а они еще спрашивают! Найду управу! Всех под суд...

Его еще раз настойчиво спросили, что произошло.

– А вот я сейчас покажу, что произошло! – прокричал Егорыч, и тон его ничего доброго не предвещал.

Все пошли смотреть. По пути увязались и несколько поселковых. Двор Егорыча заполнился чужими людьми, которые бесцеремонно ходили по его земле, осматривали, замеряли, вслух изумлялись. Егорыч с женой стояли на крыльце, с испугом наблюдая, как разваливается их родовой покой, который образовывался годами. Ничего хорошего они не ждали. Даже куры присмирели и помалкивали под кустами смородины.

– Надо разбирать твой сарай, дядя, – сообщил один из москвичей.

– Курва, – процедил Егорыч. – Под суд!

Но мешать не стал. Он уже понимал, что сам с такой бедой не справится, а люди хоть посочувствуют.

Из лагеря приехала машина. Застучали топоры, завыла бензопила, завизжали выдираемые гвозди. Односельчане, что собрались за калиткой, молча глазели на Егорыча. Иные взгляды были такие, будто он стоит не на пороге дома, а на табуретке под веревочной петлей. Чувство непоправимой беды сдавило горло и сердце, мешая дышать и говорить, на глаза просились слезы.

Вскоре стало ясно, что под амбаром, от которого теперь почти ничего не осталось, притаилось целое скопище темных перепутанных канатов. Из разговоров Егорыч понял, что они уходят под землю, тянутся на многие метры, опутывая все вокруг. И убрать эту заразу одним махом невозможно.

А затем к нему приблизился один из чужаков, закурил, небрежно кинул под ноги смятую пачку и сказал:

– Плохи дела, батя. Эта штука – она везде. Разрослась по всему твоему двору и дальше будет расти. Не знаю, когда мы ее выковырнем. Утром обещали экскаватор подогнать...

– И что? – глухо проговорил Егорыч.

– А что? Лучше, батя, если ты разберешь дом и перенесешь на другое место, пока он сам не рухнул. Если успеешь. А то он, как и сарай, того...

– Чего того? – зарычал Егорыч, сжимая кулаки.

– Ага. И вообще, переночевали бы вы сегодня у соседей от греха...

– Господи... – прошептала побледневшая супруга.

– Да, такие вот дела, – вздохнул чужак.

Егорыча душили и страх, и злость, и обида. Он даже не заикнулся про ущерб, хотя об этом ему и следовало сейчас подумать. Он только кусал губы и хрустел пальцами, поток проклятий так и рвался наружу.

– Раньше надо было сообщать, – развел руками москвич. – А теперь – что ж...

Егорыч не пошел ночевать к соседям. Работы в его дворе продолжались всю ночь, а он так и сидел на крыльце, не сомкнув глаз. Сидел, хотя усталость валила с ног. Сидел и прислушивался, как тихонько вздрагивает и шевелится под ним земля, как помаленьку оседает и корежится родимый дом.

* * *

На следующий день после полудня в поселке увидели Севу – как всегда, бодрого и деловитого. На плече у него висело новенькое помповое ружье со складным прикладом. Свидетелями его появления стали трое мужиков, которые стояли, подперев магазин, курили папиросы и распивали одну бутылку пива на троих.

Сева зашел в магазин, купил сигарет и бутылку газировки. Вышел на улицу, закурил.

– Пойду поохочусь, – сказал он, уловив пристальные взгляды мужиков.

Те не ответили, молча проводив его взглядами. Минут через пять один из них – кубообразный Степа Брикет – раздумчиво проговорил:

– Любопытно было узнать, на кого?

– Последний заяц еще при колхозах удобрениями отравился, – согласился его товарищ.

– В позатом году у бабки Жучихи свинья в лес убежала, – добавил третий. – Может, словит ее, дикую...

После этого они допили бутылку и пересчитали оставшуюся наличность. С учетом освободившейся стеклотары, которую можно было здесь же сдать, хватало еще на одно пиво и пачку папирос.

Они еще некоторое время стояли у магазина, курили, бережно отпивали из бутылки и роняли всякие малозначительные фразы. И вдруг раздался выстрел.

– Глянь! Уже шмаляет.

– Рядом где-то. Прямо за рекой.

– Пожалуй, стадо увидел.

– Ясное дело, перепугался. Городской же человек...

– Вот же чудило. Даром что ружье хорошее.

– Дрянь, а не ружье. Я помочиться дальше могу, чем оно стрельнет.

Снова раздался выстрел. И сразу же – еще один. Это прозвучало уже как-то тревожно. Мужики даже отклеились от стенки магазина и посмотрели в сторону реки. Ничего они, конечно, не увидели.

– Не пойму я... – нахмурился Степа.

И опять раздался выстрел.

– Слышали? Вроде крик...

– Надо бы это... Сходить, что ли. Поглядеть. А то...

Вся троица поспешно направилась к переправе. По пути было слышно еще три выстрела, и это помогло не ошибиться с направлением. За мостом стало ясно, что пальба ведется в ельнике, нависающем над спуском к реке, – больше было негде.

Ребята прибавили шагу. И вскоре отчетливо услышали: «Помогите!» Тогда они, не сговариваясь, перешли на бег.