Путин и Трамп. Как Путин заставил себя слушать - Дэвид Корн

Кампания также была недовольна поведением Белого дома. Совместное заявление ODNI / DHS по России было обнародовано, но не нашло никакого отклика или продолжения. Ни объявления о новых санкциях, ничего. Клинтон и ее помощники были заинтригованы отсутствием реакции Белого дома. «Мы никак не могли понять, почему совершенно самоустранился наш президент, — вспоминал один из помощников Клинтон. — Почему сразу же не прозвучал политический ответ?»

Сотрудники СНБ, работавшие над попавшими в корзину киберответами, тоже были разочарованы. Селеста Уолландер, эксперт НСБ по России, считала, что заявление 7 октября абсолютно не имеет значения: «Оно не было сфокусировано на том, что мы советовали. Русским все равно, что мы говорим. Их заботит лишь то, что мы делаем».

А в Трамп-тауэре старших советников кандидата Россия и вовсе не заботила. Они тоже думали, что и заявление, и ход клинтонцев не имеют значения, ведь публика не обратила на это никакого внимания. Они считали идею своих возможных связей или даже сотрудничества с русскими смехотворной. «Мы никак не могли договориться с Национальным республиканским комитетом, что же делать с Пенсильванией. Мы походили на кистоунских полицейских», — писал Бэннон. (Киногерои-полицейские из Кистоуна были смешны и некомпетентны.) Бэннон беспокоился о многом. России в его списке не было.

К середине октября, когда стало ясно, что даже видео Access Hollywoоd не стало нокаутом, которого многие ожидали, Бэннон нашел причину для оптимизма: Клинтон все время отставала по результатам опросов. Как все это виделось Бэннону, Клинтон была неполноценным кандидатом с серьезным обременением: она была стара, она устала, и она представляла собой совершенный образчик вашингтонского истеблишмента; многие избиратели считали ее продажной и неприкасаемой. В создании такого имиджа ему принадлежала не последняя роль; он это прекрасно осознавал. Год назад он подсуетился и помог издать книгу с исследованиями, оплаченными финансистом из консервативного хедж-фонда Робертом Мерсером; книга называлась «Клинтон и нал». Бэннон наплодил передовиц для New York Times и других изданий. И теперь, благодаря появлению почты Подесты, история получила новую жизнь.

Хотя Бэннон и считал Клинтон уязвимой, он понимал, что избирателям все еще нужно было «разрешение», чтобы проголосовать за Трампа; он понимал также, что и его кандидат имел немалый букет проблем. Обвинения в связях с мафией и жуликоватые бизнес-методы, пошлые разговоры, непристойные высказывания о женщинах… А более всего — вопрос о его умственной стабильности: не может ли Трамп развязать ядерную войну и уничтожить мир. По сравнению со всем этим, думал Бэннон, русский вопрос был абсолютным нулем. Все, что когда-либо Трамп сказал по этому поводу в ответ на вопросы: «Я не знаком ни с одним русским».

Во время третьих и последних дебатов между Клинтон и Трампом в Лас-Вегасе 19 октября оба кандидата все еще были во власти недавних дискуссий. Трампу вновь пришлось защищаться от обвинений в сексуальных домогательствах.

Когда Клинтон задали вопрос по поводу украденных писем Подесты, она вновь попыталась превратить его в дискуссию о Путине и российской операции. В ответ Трамп напомнил, что Путин говорил о нем «приятные вещи». Это спровоцировало шумный обмен репликами, в котором Клинтон не упустила случая укусить: «Что ж, это потому, что ему выгодно иметь марионетку на посту президента США». Трамп реагировал как маленький ребенок: «Я не марионетка, сами вы марионетка». Клинтон попыталась сослаться на официальное заявление американской администрации, Трамп продолжал отрицать вмешательство Москвы: «Наша страна не имеет ни малейшего представления (об этом). Да, а я в этом сомневаюсь». Российской разведке вновь удалось задать тон президентским дебатам, на этот раз — вызвав малоприятную сцену, представившую российский вопрос главной темой американской политики.

После дебатов советники Клинтон забеспокоились: их кандидат, хоть и шла по-прежнему с отрывом, становилась все более уязвимой. Кампания не набирала оборотов. «Мы потеряли ход, мы застыли на месте», — вспоминала Палмьери. Какой бы посыл ни генерировала Клинтон, он не разжигал внимания СМИ, не приносил голосов из колеблющихся штатов. Чтобы хоть немножко активизировать толпу, подхлестнуть интерес, Мук планировал 28 октября, пока Клинтон летела в Айову на ралли сторонников, сказать репортерам прямо во время полета, что через несколько дней она поедет агитировать в Аризону — надежный красный, республиканский штат. Это был типичный ложный замах конца кампании: заставить соперников думать, что ты знаешь что-то такое, чего они не знают, и поэтому захватываешь их исконную территорию. (Кампания не обращала внимания на призывы своих же организаторов на местах укреплять позиции Клинтон в ключевых штатах Среднего Запада, включая Висконсин.)

В ту пятницу Клинтон находилась в воздухе, когда внизу случилось политическое землетрясение, вызванное одним-единственным твитом. Представитель Джейсон Шаффетс, республиканский руководитель комитета по надзору за деятельностью Палаты представителей, написал: «Директор ФБР только что сообщил мне следующее: „ФБР стало известно о существовании электронной почты, имеющей отношение к расследованию. Дело вновь открыто“». Он имел в виду почту Клинтон. Это и стало самым крупным октябрьским сюрпризом.

В тот день Коми послал восьми республиканцам — председателям комитетов Конгресса — письмо, где объяснил, что должен дополнить свое предыдущее клятвенное заявление перед их комитетами, в котором он говорил, что следствие ФБР по делу почтового сервера Клинтон завершено. Он писал, что ФБР обнаружило новые письма, которые могут быть приобщены к ее делу. Бюро намеревалось «проанализировать эту почту на предмет содержания в ней секретной информации и оценить ее важность для следствия». Коми отметил, что не может предсказать, будет ли найденный материал значимым и как долго продлится его изучение.

До выборов оставалось одиннадцать дней. Одно из самых критичных уязвимых мест в повестке Клинтон — дело о ее почтовом сервере — вновь замелькало на страницах газет. В течение многих недель совместная операция русских и WikiLeaks непрерывно напоминала избирателям о проблеме частного почтового сервера Клинтон, создавая вполне конкурентный противовес обвинениям в адрес Трампа в связи с его отношением к женщинам. Может быть, сами того не желая, русские создали декорации для этого заключительного впечатляющего зрелища.

О существовании этих новых писем Коми узнал лишь накануне. Он не сообщил Конгрессу о том, что письма были обнаружены в ходе независимого расследования ФБР по бывшему члену Палаты представителей Энтони Вайнеру, мужу Хумы Абердин. Его обвиняли в обмене СМС сексуального характера с 15-летней девочкой. Изъяв компьютер Вайнера, ФБР обнаружила большое количество писем Клинтон. Скорее всего, письма предназначались Абердин, но каким-то образом оказались на компьютере ее мужа, которым они оба пользовались. Кстати, незадолго до этого Хума рассталась с Вайнером.

По мере того как Коми вводили в курс дела по Вайнеру, он начал понимать, что перед ним встала непростая дилемма. Он уведомил Конгресс о том, что следствие по делу Клинтон закрыто. А теперь было необходимо к нему вернуться — по крайней мере на время рассмотрения этих новых материалов. Письма вполне могли оказаться всего лишь дубликатами тех, что Бюро уже однажды читало, а могли быть и совершенно неизвестными. Если он ничего не скажет и его предыдущее свидетельство останется в силе, то это могло бы выглядеть так, как будто он скрыл от Конгресса имеющую отношение к делу информацию. Но если он начнет говорить, его могут обвинить во вмешательстве в президентскую гонку, в корне меняющем расклад сил. Он опасался и того, и другого.