Непобежденные. Герои Людиновского подполья в годы Великой Отечественной войны - Владислав Бахревский

«Чем?» – спрашивал Алеша неведомо кого. Но ответ знал: «Кровью. Ты же пролил кровь».

Спасаясь от наваждения, принялся вспоминать битвы. Александр Невский, святой князь, но он же в бою мечом рубил врагов! И на поле Бородина… Надо было заколоть француза штыком, чтоб не дать убить себя. Война – это война!

А ночью сон не шел. Странно, в лесу ничего не испытал, кроме радости: вот он, враг, и вот он – убитый. Теперь всплывало: связист что-то пел, катя стежкой на велосипеде. В его песне были слова «мэдхен» и «нахтигалль» – «девочка» и «соловей».

Алеша пошел в церковь. Постоял среди женщин. Чтица, Полина Антоновна, читала молитвы по книге. Царские врата закрыты.

О чем просить Бога?

О том, чтоб помог еще убить одного, а лучше – многих.

Испугался: сейчас Царские врата откроются. Ушел.

Воскресенье. Люди на улице толпятся. Что такое?

Немцы, выгнав людей под открытое небо, разбирали дом. Потолкался среди народа, проследил, куда везут бревна. Все стало ясно.

Уже через час в тайник легло донесение:

«Немцы в Людинове строят линию обороны. Она тянется от лесопилки вдоль линии до Псурского, а возможно, и дальше, моста. На это строительство фашистские сволочи ломают наши дома. Выгоняют из домов мирных жителей, дома и надворные постройки они увозят на строительство дзотов. Терпеливые русские люди все эти издевательства, скрепя сердце, переносят. Но они знают, что скоро наступит тот час, когда великая Красная армия освободит от фашистского ига и отомстит за все издевательства. Они уверены в нашей победе. Орел».

Матушка Полина Антоновна вязала, а батюшка Викторин Александрович сидел за книгой. Радовался:

– Как просто пишет Иоанн Златоустый! И в то же время правда его простоты совершенная полнотою содержания. Поля! Проникнись, пожалуйста.

Прочитал:

– «…Возлюбленные, тщательно выслушаем сказанное и посмотрим, что Писание повествует о Каине и что об Авеле; не пройдем мимо этого рассказа без внимания, потому что Божественное Писание ничего не говорит просто и как случится; каждый слог, каждая даже черта заключает в себе некоторое скрытое сокровище; таково свойство всего духовного».

Засмеялся, да уж так хорошо:

– Я о простоте, а Иоанн о сокровище! Все духовное – сокровище.

Полина Антоновна тихонечко ойкнула.

– Что такое, матушка?

– Стрельнуло.

– Сердце?

– Не сердце, а как-то непонятно. Подумалось о страшном. Батюшка, неужто каины… Слово какое жуткое! Неужто каины объявятся среди наших людей? В России? Глядишь, и в Людинове? В семьях живут кто как. Бывает, злобятся, завидуют, сплетни переносят. Но это житейское… Это ведь даже ребячество неизжитое… Я закрыла глаза, когда ты читал, и все знакомые люди рядком встали у меня с Авелем. А каины? Полицаи – каины?

Отец Викторин положил руки по обеим сторонам сочинения Иоанна Златоустого, словно огораживая.

– В полицаи пошли люди, живущие одним днем. Кормят – вот и пошли. У этих, поспешивших служить завоевателю, нет чувства вечности… Почитаем дальше. «Итак, что говорит Писание? "И бысть по днех, принесе Каин от плодов земли жертву Богу; и Авель принесе и той от первородных овец своих, и от туков их…"» А теперь толкование Златоустого. Но ты сама подумай над словами Библии. Что они в тебя в эту вот минуту вложили?

Смотрели друг на друга, улыбались. И тут у матушки из-под ресниц закапало.

– Не волнуйся, батюшка. Это так…

– Да что так?

– Война, а мы читаем, как прежде. Но ведь и тогда, без немцев, ты читал, а я в окно смотрела: придут – не придут? На святом Слове запрет от властей… Викторин! Как же можно было жить-то хорошо! А жили с оглядкой. Все дни, что нам дадены, мы жили с оглядкой. В страхе.

Отец Викторин вскинул голову:

– Нет! Поля, нет! Мы жили великой жизнью. Мы не отрекались. Страшиться, верно, было. Но мы не отрекались от святых книг. Мы их читали, читали вслух… У Златоустого здесь как раз о нас сказано: «Опять говорю и не перестану говорить: Бог принимает наши приношения не потому, что нуждается в них, но потому, что хочет, чтобы и через них выражалась наша благодарность».

– К нам Олимпиада.

– Посматриваешь в окно?

– Приучили.

Отец Викторин закрыл книгу, встал:

– Чтобы закончить разговор, вывод таков: Богу приносить надобно драгоценнейшее.

– Русские это умеют.

– Ты о чем?

– Русские люди жизни кладут за правду.

Постучали.

– Я открою, батюшка.

Пошла в сени и вернулась. Поглядела отцу Викторину в глаза:

– Ты проповедь хочешь сказать о Каине?

– Думаешь, это наивно, когда столько неверующих? Но кого-то уберегу! Господь отвратит иных через пастыря от окаянства.

Олимпиада румяная, веселая, от нее лесом пахнуло, но глаза будто медлят и всякое движение чуть приторможено, проверено мыслью.

– У нас проблема, отец Викторин. В больнице на излечении – четверо из леса. Двое из них после операций. Однако все уже ходячие. Выписывать опасно: главная врачиха в каждом раненом видит партизана. Проверку, боимся, устроит, пригласит следователей из конторы Айзенгута. Ночью в больнице охрана усиленная. Бежать днем – из города не выйдешь.

– Хромые среди ваших партизан есть? – спросил отец Викторин.

– Хромых нет.

– Пойду к Бенкендорфу за разрешением крестного хода. У больницы отслужу молебен. С крестным ходом уйдут. Надежные люди разберут их по домам. Ночью покажут дорогу.

Отец Викторин не мешкая оделся.

Бенкендорф принял священника, отложив текущие дела.

– Думал о вас, и вы пришли! – У коменданта Людинова настроение было хорошее. – Отец Викторин! Я плохо знаю о первых шагах восхождения по служебной лестнице моего великого предка.

Батюшка обрадовался. После бесед о шефе жандармов комендант бывает сговорчивым.

– Граф Александр Христофорович, еще не достигнув пятнадцати лет… – Отец Викторин сделал вид, что вспоминает. – Да! Пятнадцати не было – 1798 год. Так вот, тогда еще не граф, но дворянин потомственный. Вступил в лейб-гвардии Семеновский полк унтер-офицером. А уже 31 декабря того же года был произведен в прапорщики с назначением флигель-адъютантом к императору Павлу.

Комендант Людинова просиял:

– Выходит, юный Бенкендорф привлек внимание такого строгого и такого справедливого государя, каким был Павел Первый. – Александр Александрович поднялся, вышел из-за стола, глядел на портрет предка. Спросил: – Скорее всего, перевод на Кавказ не был случайностью?