Французский дворянин - Стэнли Джон Уаймен

– Нет, государь, ее здесь нет, – отвечал я, представляя, что скажет король на то, что я сейчас сообщу ему. – Она в Блуа, она прибыла… Но, сказать правду… Прошу снисхождения вашего величества… Она отказывается прийти и говорить. А так как не тащить же ее сюда силой, то я и решил лично испросить указаний вашего величества, как поступить в данном случае.

Вместо ответа, король поглядел на меня с видом глубочайшего удивления.

– Молода она? – спросил он наконец после долгого молчания.

– Да, государь. Она состоит фрейлиной при принцессе Наваррской и вместе с тем находится под опекой виконта Тюрена.

– Вот как! В таком случае, ее действительно стоит выслушать, маленькую бунтовщицу! Так она не желает говорить? Мой двоюродный братец, Наваррец, сумел бы привести ее в надлежащее настроение. Но я отказываюсь от этой чести… Правда, я бы мог послать за ней, и ее привели бы ко мне… Но в нынешнюю ночь самое незначительное обстоятельство может вызвать баррикады…

– Кроме того, государь, – осмелился я ввернуть свое замечание, – ее здесь знают все приближенные Тюрена, которые уже раз похитили ее. Поэтому, если привести ее к вашему величеству сколько-нибудь открыто, они поймут, что игра проиграна.

– Что вовсе не соответствует моим планам, – ответил Генрих, окидывая меня исподлобья мрачным взглядом. – Они могли бы предупредить наш Жарнак. А пока, не уладив нашего дела с теми или с другими, мы не можем считаться в безопасности… Вы должны отправиться и захватить ее. Она в вашей квартире? Ее необходимо привести сюда. Слышите?

– Приказание вашего величества будет исполнено, но я сильно боюсь, что она не пойдет.

Тут король окончательно потерял терпение.

– Так чего же вы, черт бы вас побрал, лезли ко мне с этим делом! – вскричал он раздраженно. – Бог знает, почему Рони понадобились именно такой мужчина и такая женщина! Я этого не понимаю. Он с самого начала, уже по одному вашему платью, которое с полгода как вышло из моды, должен был понять, что вы не умеете обращаться с женщинами. Ну, слыхал ли кто-либо когда-нибудь от сотворения мира подобные глупости? Ведь это – гибель Наваррца, Наваррца, а не моя! И, клянусь, – злобно прибавил он, – также ваша гибель.

Последние слова были сказаны таким тоном, что мне оставалось только склониться перед грозой и покорно принять упрек, который был столько же естествен с его стороны, сколько ничем не заслужен с моей. Правда, гнев короля ничуть не удивил меня: он не удивил бы меня даже в человеке более сильном. Я сам на его месте отнесся бы так же строго к капризу, который губил людей и их надежды. Король не переставал говорить самые неприятные вещи, какие только мог выдумать. Наконец, выведенный из терпения моей покорностью, он на минуту остановился, затем раздраженно крикнул:

– Неужели же вам нечего сказать больше? Неужели вы не можете ничего придумать?

– Я не осмеливался сказать вашему величеству того, что, по моему мнению, является единственным средством в данном случае.

– Вы хотите сказать, чтобы я пошел к этой девке? – ответил король, так как в сообразительности у него недостатка не было. – «Если гора не идет к Магомету, то Магомет пойдет к горе», – как говорит Мендоза. Так эта нахалка хочет, чтобы я пришел к ней? Ну что ж, я пойду. Хотя бы даже моя жена догадалась, пойду, – прибавил он сухим, отрывистым тоном. – Я хочу жить на погибель Рецу. Где вы живете?

Я сказал ему, удивляясь вспышке былого мужества, стяжавшего ему 20 лет тому назад славу, которую, однако, он потом ничем не оправдал.

– Знаете ли вы, – спросил он меня тоном, в котором слышались прямота и бодрость, – ту дверь, в которую вошел Рони, чтобы переговорить со мной? Можете ли отыскать ее в темноте?

– Могу, ваше величество, – ответил я, чувствуя, как сильно забилось мое сердце.

– Ну, так ожидайте меня здесь в десять вечера. Вы должны быть хорошо вооружены, но одни. Я сумею заставить эту девицу говорить. Надеюсь, я могу положиться на вас? – добавил он, внезапно приближаясь ко мне и пристально глядя мне прямо в глаза.

– Собственной жизнью буду отвечать за жизнь вашего величества, – ответил я, опускаясь на одно колено.

– Хорошо. Я вам верю, – сказал король, протянув мне для поцелуя руку и отходя от меня. – Быть по сему! Теперь оставьте меня. Вы уже и так были здесь слишком долго. Никому ни слова, если дорожите своей жизнью!

Я отделался каким-то уклончивым ответом и хотел уже уйти, но когда рука моя коснулась занавески, король снова позвал меня.

– И ради Бога, купите себе новый плащ, – сказал он брюзгливым тоном, причем лицо его как-то совсем сморщилось. – Первым делом завтра же утром купите себе новый плащ. Ваш сбоку еще хуже, чем спереди. Он может привести в отчаяние даже самого разумного из придворных.

Ликование, с которым я выслушал королевское решение, быстро улеглось у меня по зрелом обсуждении дела. Оно совсем исчезло, когда час спустя я поджидал Генриха в одном из коридоров замка, прижавшись к стенке, чтобы хоть немного укрыться от ветра. Я спрашивал себя: хватит ли у его величества твердости, или в припадке предательского колебания, губившего его планы, он пошлет за теми, которые на этот раз уж окончательно рассчитаются со мной? Уединенность места, темнота, замок, выступающий сбоку черным пятном, необычно мрачное спокойствие, царившее над городом, – все это усиливало мою робость. Наконец с душевным облегчением, хотя и не без страха, услышал я звук шагов по каменной лестнице и, посторонившись, заметил полосу света, тянувшуюся из-под двери. Дверь тихонько приотворилась, и я услышал мое имя. Я осторожно подался немного вперед и вышел из своего убежища. Между двумя-тремя лицами за дверью завязался оживленный, на краткий разговор. Наконец замаскированная фигура, в которой я тотчас узнал короля, выступила вперед.

– Вы вооружены? – спросил он, остановившись на минутку передо мной.

Я распахнул плащ и, при свете из двери, показал, что у меня были при себе и пистолеты, и меч.

– Ладно! – коротко сказал король. – В таком случае пойдемте. Держитесь моей левой руки, друг мой. Ночь ведь вроде темная, не так ли?

– Очень темная, ваше величество.

Мы отправились, подвигаясь сначала очень осторожно, пока не перешли узенького мостика, затем уже пошли скорее и с меньшей осмотрительностью. Дворцовой прислуги было немного в этот вечер; холодный, резкий ветер даже на самых узких улицах разгонял по домам самых отъявленных бродяг. Было трудно предположить, чтобы нас мог остановить кто-нибудь, кроме записных воров, а для встречи их я был вполне наготове. Генрих не выказывал склонности к беседе, а я, не решаясь прервать молчания из уважения к нему, имел вполне достаточно времени, чтобы обсудить, может ли король рассчитывать на успех там, где я раз уже потерпел неудачу.

Эти размышления, не мешавшие мне, впрочем, бдительно наблюдать вокруг каждый раз, как мы заворачивали за угол или проходили мимо какой-нибудь аллеи, были прерваны нашим приходом к цели путешествия. Извинившись наскоро перед королем за грязь и темноту на лестнице, я попросил его позволения пройти вперед, вбежал по лестнице и отыскал Мэньяна. Шепнув, что все идет хорошо, и приказав ему быть настороже, я повел короля, стараясь выказывать ему как можно больше почтения, в помещение девушки, состоявшее, как известно, из двух комнат. Симона Флейкса, отворившего нам двери, я тотчас же выслал вон, а сам, посторонившись и почтительно сняв шляпу, пригласил короля войти. Он вошел, не снимая ни шляпы, ни маски. Я вошел вслед за ним, тщательно заперев за собой дверь. Спускавшаяся с потолка лампа слабо освещала комнату, меньше моей, зато более изящную. Фаншетта, которая была сегодня более отвратительна, чем когда-либо, сидела на стуле, который поставила перед самой дверью во внутреннюю комнату; но я тотчас же перестал думать об этом, заметив мадемуазель, которая сидела перед камином, съежившись и закутавшись в свою мантилью, словно ей было очень холодно. Она сидела к нам спиной и не заметила, или по крайней мере сделала вид, что не замечает нашего присутствия. Я указал на нее королю, прошептав несколько слов, и вместе с ним направился к ней.