Семь мужей Эвелин Хьюго - Тейлор Дженкинс Рейд

– Да, знаю, с шестидесятых кое-что изменилось, – сказала Селия. – Но не так уж много. Еще относительно недавно Рейган заявил, что права геев – это не гражданские права. Тебе нельзя рисковать, ты не можешь потерять Коннор. Так что я позвоню Джеку, моему другу в палате представителей. Мы запустим нашу историю. Ты снимешься в кино. Выйдешь замуж за моего брата. И мы все перебираемся в Испанию.

– Мне нужно поговорить с Гарри.

– Конечно, поговори с Гарри. Если ему не нравится Испания, можно поехать в Германию. Или в Скандинавию. Или в Азию. Мне все равно. Куда угодно, где никому нет до нас никакого дела, где нас оставят в покое, и Коннор проживет нормальное детство.

– Тебе понадобится медицинский уход.

– Я смогу полететь в любое место, куда будет нужно. Или нужные люди прилетят к нам.

Я ненадолго задумалась.

– Хороший план.

– Правда? – Я видела, ей было приятно.

– Студентка стала магистром.

Селия рассмеялась, и я поцеловала ее.

– Мы дома.

Мой дом был не здесь. Никогда раньше мы не жили вместе. Но она поняла, что я имела в виду.

– Да. Мы дома.

56

Гарри не согласился.

Он был единственным элементом плана, который не встал на назначенное место, единственным человеком, манипулировать которым я не хотела. И он не хотел бросать все и лететь куда-то в Европу.

– Думаешь, тебе там не понравится?

– Понравится. Часа на полтора. – Он пил что-то похожее на апельсиновый сок, но я подозревала, что это «Отвертка». – А потом буду думать, чем занять себя остаток жизни.

Мы сидели в моей гримерке на площадке, где снималась «Мудрость Терезы». Гарри нашел сценарий и продал его студии «Фокс» с условием, что я сыграю Терезу, женщину, которая бросает мужа, чтобы только не разлучать детей.

Шел третий съемочный день, и я была в белом брючном костюме от Шанель и в жемчугах – для следующей сцены, в которой Тереза и ее муж объявляют за рождественским ужином о предстоящем разводе. Гарри, как всегда, прекрасно выглядел в брюках хаки и оксфордской рубашке. К тому времени он почти полностью поседел, и я шутливо обижалась на него за то, что он с возрастом становится все более привлекательным, тогда как моя красота убывает с каждым днем, как высыхающий лимон.

– Разве тебе не хочется перестать жить во всей этой лжи?

– Какой лжи? – спросил он. – Я понимаю, что для тебя это ложь. Потому что ты хочешь, чтобы это сработало с Селией. И вы знаете, что я поддерживаю это, я поддерживаю. Но для меня эта жизнь не ложь.

– Но ведь в твоей жизни есть мужчины, – не выдержала я, как будто Гарри пытался призвать меня к терпению. – Не притворяйся, будто их нет.

– Конечно есть, но нет ни одного, с кем установилась бы сколь-либо значимая связь, – ответил Гарри. – Потому что я любил только Джона. Его больше нет. Я знаменит только потому, что знаменита ты, Ив. Всем плевать на меня или на то, что я делаю, если это каким-то образом не связано с тобой. Те мужчины, что появляются в моей жизни, задерживаются в ней на несколько недель, а потом уходят. Я не живу во лжи. Я просто живу своей жизнью.

Я глубоко вздохнула, чтобы не завестись и не выглядеть слишком взволнованной на съемочной площадке, где мне предстояло предстать перед камерой смиренной и подавленной белой аристократкой, настоящей стопроцентной американкой.

– Тебя не волнует, что мне приходится скрываться?

– Волнует. И ты это знаешь.

– Что ж, тогда…

– Но почему из-за ваших с Селией отношений нужно ломать жизнь Коннор? И мою?

– Она – любовь всей моей жизни, – сказала я. – Ты это знаешь. Я хочу быть с ней. Пришло время нам всем снова быть вместе.

– Мы не можем снова быть вместе. – Гарри положил руку на стол. – По крайней мере, не все из нас. – И он ушел.

* * *

Мы с Гарри летали домой каждые выходные, чтобы побыть с Коннор; на съемках, продолжавшихся порой неделями, я была с Селией, а он… я не знала, где он был. Но он выглядел счастливым, и я не задавала лишних вопросов, хотя и подозревала в глубине души, что он, возможно, встретил кого-то, кто смог поддержать его интерес к жизни более чем на несколько дней.

Вот почему, когда съемки «Мудрости Терезы» пришлось отложить на три недели, потому что моего напарника Бена Мэдли госпитализировали из-за истощения, я была в отчаянии и не знала, что делать.

С одной стороны, я хотела вернуться, чтобы каждую ночь быть со своей дочерью.

С другой стороны, с каждым днем я раздражала Коннор больше и больше, став для нее олицетворением неловкости. Тот факт, что я была всемирно известной кинозвездой, казалось, совершенно не влиял на то, какой я выглядела в глазах собственной дочери. Поэтому я часто была счастливее в Лос-Анджелесе, с Селией, чем в Нью-Йорке, где меня постоянно отвергала моя девочка. Но я бросила бы все, если бы узнала, что нужна Коннор пусть даже на один вечер.

На следующий после завершения съемок день я собирала вещи и разговаривала с ней по телефону, строя планы на ближайшее время.

– Мы с твоим отцом собираемся вылететь ночным рейсом, так что, когда проснешься утром, я уже буду дома.

– Хорошо, – сказала она. – Круто.

– Думаю, мы могли бы позавтракать у Ченнинга.

– Мама, к Ченнингу никто уже не ходит.

– Не хочу тебя огорчать, но если я буду ходить к Ченнингу, Ченнинг все равно будет считаться крутым.