Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы - Максим Оськин

Кроме того, как уже говорилось на примере «Записки по поводу выполнения операций на Юго-Западном фронте в декабре 1915 года и на Северном и Западном фронтах в марте 1916 года», обыкновенно часть солдат уклонялись от боя. Уходя из окопов во время атаки и возвращаясь уже после ее окончания, люди тем самым ослабляли ударную мощь подразделений в самый необходимый момент. Нельзя, конечно, сказать, что это могло существенным образом сказаться на судьбе операций, однако пресекать негатив необходимо в корне. В итоге, командование всех уровней предлагало расстреливать уклоняющихся от боя солдат «на глазах нижних чинов их частей».[321]

Нисколько не оправдывая поведения солдат, можно заметить, что явления подобного рода чаще всего являлись реакцией на реальное ведение боевых действий, на очевидную бесплодность и бессмысленность атак, влекущих за собою бесцельные жертвы. Например, во время атак 7-й и 9-й армий Юго-Западного фронта на Стрыпе практически отсутствовала артиллерийская поддержка наступавшей пехоты. А в Нарочской наступательной операции Северного и Западного фронтов артиллерия была выведена на позиции столь бездарно, что не сумела помочь взявшей передовые окопы противника пехоте. Да и командование часто оставляло желать лучшего. Отсюда и уклонение рядовых от боя — заведомо бесперспективного в тактическом отношении.

Впрочем, расстрелы, невзирая на грозные заявления высших штабов, все-таки применялись достаточно редко. Во-первых, солдат и без того не хватало. Во-вторых, зачастую невозможно было доказать умышленность вины оставшегося в тылу на время боя солдата. Отсюда и требование преимущества «воспитания» перед репрессиями. Решение о смертной казни принималось на самом высоком уровне, в штабах не меньше дивизионного, поэтому начальникам даже и психологически тяжело было принимать подобные резолюции. Все тот же ген. В. И. Гурко пишет, что вынесение смертного приговора бежавшему с поля боя — «это, однако самая крайняя мера, и в обязанности начальника входит использование всех мыслимых способов для предотвращения ситуации, требующей применения смертной казни. Пренебрежение данным правилом может иметь самые прискорбные последствия, и бессмысленное кровопролитие, которое может от этого проистечь, без сомнения, ляжет тяжелым бременем на совесть начальника, который его допустил».[322] Как нелегко сравнивать это высказывание с практикой в РККА в 1941–1945 гг.

В армиях союзников и противников также старались не прибегать к частым расстрелам по суду. Одно дело — застрелить бегущего с поля боя бойца в пылу сражения, и совсем иное — хладнокровно осудить его на расстрел уже по окончании столкновения. Поэтому для такого судебного решения требовались либо яркое и явное выражение вины (дезертирство из Действующей армии глубоко в тыл), либо неоднократное уклонение от боя.

Так, в Германии во время Первой мировой войны смертные приговоры выносились в случае перехода к противнику, оставления осажденной крепости или оставления поста перед наступающим врагом. Осажденных крепостей у Германии не было; единственное исключение — Летценский укрепленный район с центром в форте Бойен в кампании 1914 года. Летцен и не подумал сдаваться, сыграв важную роль в исходе Восточно-Прусской наступательной операции августа 1914 года, выигранной немцами. Случаи перехода к противнику являлись единичными исключениями. Как пишет исследователь, «в итоге к смерти приговаривались только те солдаты, которые пытались повторно дезертировать, но и то это практиковалось далеко не во всех случаях. В итоге за все четыре года Первой мировой войны трибуналы вынесли только сто пятьдесят смертных приговоров немецким солдатам. Но из них казнены были всего лишь сорок восемь человек, все остальные были помилованы, а казнь была заменена тюремным заключением».[323]

Так как на фронте военное командование действовало более-менее успешно, то с мая 1916 года борьба с уклонистами стала переноситься далее в тыл. Следовательно, к делу борьбы с дезертирством подключались и гражданские власти. Ставка и командование военных округов просили губернаторов принять меры по проведению облав усилиями полиции. По задержании дезертиры немедленно доставлялись подлежащему воинскому начальнику, откуда они, как правило, отправлялись обратно на фронт, будучи переведенными в разряд штрафованных. Так, по всей России в июне 1916 года были задержаны 5239 нижних чинов без документов. И в то же время из маршевых рот до пункта назначения могли не доходить порой до двадцати пяти процентов всего состава.[324] В обстановке нараставшего наступления на Юго-Западном фронте эти цифры представлялись достаточно большими. Брусиловский прорыв требовал людей для своего развития, а намечавшееся вступление в войну Румынии — образование дополнительных контингентов для поддержки нового союзника.

Из указанных пяти с лишним тысяч задержанных солдат далеко не все являлись дезертирами, так как статистика была общей и учитывала всех, в том числе отпускников и солдат, направленных в тыл с разнообразными поручениями, от закупки фуража до передачи писем офицерскими денщиками и порученцами. Например, в Московской губернии за вторую половину 1916 года были задержаны не более семисот дезертиров: май — 85, июнь — 89, июль — 66, август — 88, сентябрь — 60, октябрь — 91, ноябрь — 113, декабрь — 99 человек. Тем не менее и эта цифра признавалась весьма грозной. В итоге Ставка требовала увеличения усилий по поиску дезертиров. Телеграмма из штаба Минского военного округа московскому губернатору от 22 ноября 1916 года гласила: «Наштаверх признает крайне необходимым вновь организовать самые тщательные осмотры деревень и городов для сыска и направления в армию всех самовольно отлучившихся и уклоняющихся нижних чинов… Прошу принятия самых широких мер для производства тщательных и частных облав для приведения в исполнение требований наштаверха. О результатах облавы прошу срочно уведомить меня… Начштаб генерал-лейтенант Мориц».[325]

Соответственно, воинские начальники также обязывались сотрудничать с гражданскими властями в деле розыска и поимки уклоняющихся от службы солдат. При всем том инициатива командования не ограничивалась, даже поощрялась. Затухание боевых действий на всех фронтах, кроме Румынского фронта, осенью, позволило удвоить деятельность военных и гражданских властей. Штабы фронтов и армий заваливали подчиненные инстанции соответствующими инструкциями. Например, приказом по Особой армии от 8 октября 1916 года за № 108 предписывалось: «Приказываю командирам частей о всех пропавших без вести нижних чинах доносить по возможности безотлагательно, вслед за их исчезновением, выяснить обстоятельства такого исчезновения назначением по горячим следам дознания, а также непосредственно от себя входить в сношение с подлежащими полицейскими и воинскими начальниками о розыске без вести пропавших нижних чинов на их родине, в месте их приписки или в месте последнего жительства. В случае установления признаков самовольной отлучки или иного преступного деяния безотлагательно сообщать подлежащим губернаторам на распоряжение о лишении семейств отлучившихся казенного пайка».