Ахульго - Шапи Казиев

– А людей у Шамиля много? – спрашивал Айдемир.

– А тебе зачем? – деланно настораживался Юнус.

– Для пехлеванов чем больше людей, тем лучше, – объяснял Айдемир.

– А… – кивал Юнус.

– Тоже верно… Да откуда у него люди? Заперся, говорят, в Ахульго и от своих же отбивается, которые его выгнать хотят.

– Значит, не стоит туда идти? – разочарованно спрашивал Айдемир.

– Почему? – удивлялся Юнус.

– Там и других аулов много. Аргвани, например, большой аул, богатый. Неделю будете деньги собирать.

– Проводите?

– Еще как проводим, – обещал Юнус.

– В Аргвани тоже пехлеванов любят.

Наутро они покинули гостеприимный Буртунай и двинулись дальше. Теперь им предстояло преодолеть высокий хребет Салатау.

Аркадий растерянно смотрел на покрытые снегом громады, и ему не верилось, что через них можно перебраться. Ему казалось, что это по силам только орлам, которые безмятежно парили в солнечной синеве.

– Вон там, – показывал Юнус на самую высокую вершину хребта, – хорошая дорога идет, а за перевалом и Аргвани, и Ахульго.

– Где же эта дорога? – не понимал Айдемир, тревожно оглядываясь на Аркадия.

– Отсюда ее что-то не видно, – соглашался Юнус.

– Я и не знал, что столько снега насыпало. Но ничего, я послал людей, чтобы посмотрели, можно ли пройти.

И они продолжали двигаться вперед, пока не встретили возвращавшихся посланцев Юнуса.

– Плохие новости, – сообщили они.

– Обвалы. Четырех мюридов снегом засыпало.

– Мюридов? – переспросил Айдемир.

– Лазутчики, наверное, – сказал Юнус.

– А может, абреки, которые проезжих грабят.

– Значит, там не пройти?

– Если очень надо, то можно и рискнуть, – предложил Юнус.

– А ты с нами пойдешь? – спросил Айдемир.

– Я же не пехлеван, – усмехнулся Юнус.

– Это вам ничего не страшно. А я по земле хожу.

– Что же нам делать? – сомневался Айдемир, оглядываясь на Аркадия

– Если на тот свет не торопитесь, можете у нас пожить, пока снег растает, – предложил Юнус.

Аркадий щурился на солнце и безмятежно улыбался. Но про себя решил, что путь к Шамилю уже известен, а замерзнуть на перевале было бы просто глупо. Да и штурмовать Ахульго в одиночку он уже передумал.

Вечером, уже в Буртунае, Айдемир с Аркадием уединились в кунацкой, где при свете масляной лампы решали, как быть дальше. Немного поспорив, они сошлись на том, что не стоит дальше искушать судьбу, которая и без того была к ним чересчур благосклонна.

Утром, позавтракав лепешками с кислым молоком, они двинулись в обратный путь, уже не давая представлений. Хотя у них и были проводники, Аркадий убеждался, что верно запомнил дорогу. Теперь они могли бы вернуться и без провожатых, если бы не опасности, всегда подстерегавшие путников на беспокойном Кавказе.

К изумлению начальства, лазутчики явились в Темир-Хан-Шуру целыми и невредимыми. Траскин отказывался верить, что они побывали в недрах дагестанских гор, пока Синицын не представил подробнейшее описание пути к ставке Шамиля.

Милютин признал отчет весьма убедительным и поспешил известить об этом Граббе. Он писал своему начальнику, что хотя обозрение и не увенчалось полным успехом, однако вряд ли кто-нибудь сумел бы сделать больше при таком невыгодном расположении умов в Дагестане.

Граббе отозвался из Ставрополя благодарственным письмом, исполненным ликования, и предписал Траскину достойно наградить лазутчиков за геройское усердие. Однако шпионский гонорар давно уже был поделен и истрачен. Траскин косился на Попова, будто это он вывел Синицына из опасных пределов. И Попову ничего не оставалось, как упечь Синицына в полковой госпиталь и приставить к нему психиатра, хотя Аркадий уверял, что в лечении не нуждается.

Но доктор имел на сей счет и тайный приказ Траскина, и собственное мнение.

Диагноз, который он поставил Синицы-ну, гласил: «Mania grandiosa» – «Мания величия». Да и как еще можно было определить пациента, который утверждал, что ходил в горы, чтобы вызвать на дуэль самого Шамиля.

Военный министр граф Чернышев знал, что говорил, когда советовал Граббе просить всего и побольше. Деньги в государстве были.

Перестав воевать в Европе, император Николай I решил поправить дела внутри страны. Граф Канкрин, заведовавший Финансовым управлением, убедил его отменить государственную винную монополию и положиться на откупщиков. Те принялись подкупать нужных чиновников, но и казна в накладе не осталась. В нее потекли прибыли. В стране начали строиться железные дороги и порты, а следом росла торговля. К тому же Николай рискнул лично начать очередную финансовую реформу, чтобы заменить ассигнации, курс которых был неустойчив, кредитными билетами, обеспеченными драгоценными металлами. И Чернышев был уверен, что увлеченный реформами император не пожалеет денег, чтобы закончить, наконец, столь долгую и обременительную «малую» войну на Кавказе. Тем более что платить за все можно было терявшими ценность ассигнациями.

Когда Чернышев познакомился с планом Граббе, он ему понравился. Особенно тем, что он блистал пышным красноречием, вроде «Разбив наголову неприятеля, занять его неприступную твердыню», но не содержал точных цифр и дат. Предполагалось, что они определятся по ходу дела. Зато Граббе обещал ясные и весьма заманчивые результаты: во-первых, прочное утверждение владычества в Чечне и Дагестане, а во-вторых, скорое уничтожение партии Шамиля. Чернышев только добавил несколько важных деталей, снабдил план одобрительным отзывом и вместе с паническими письмами ханов повез его во дворец на высочайшее усмотрение.

Подавая папку императору, Чернышев сказал:

– План превосходный, ваше величество.

– Если бы все превосходные планы приносили такие же плоды… – усомнился Николай, пробегая глазами бумаги.

Не дочитав, он отдал папку флигель-адъютанту Адлербергу и спросил Чернышева:

– Вы полагаете, граф, это будет окончательный удар?

– С Божьей помощью, – ответил Чернышев.

– И при благоволении вашего императорского величества.

– А что Шамиль? Все так же упорствует?

– Генерал Граббе изъясняет, что Шамиль заперся в своем логове, в Ахульго, – отвечал Чернышев.

– Но как только он будет разбит и повержен, то и край весь не замедлит покориться.

– Помнится, Головин утверждал, что край и без того покорен, – произнес Николай.

– И дело лишь в упрямстве Шамиля.

– Отчасти он был прав, – сказал Чернышев.