Личное дело игрока Рубашова - Карл-Йоганн Вальгрен

Вайда нежно погладил Наденьку по голове — по его мнению, она нуждалась в утешении.

— Слышу, слышу, — ответил он. — Продолжай, невидимка, научи всему, что знаешь о жизни после смерти.

— Ну что ж… Ты, так же как и это девочка, понятия не имеешь о великой роли России, как идеологической лаборатории за последние семьдесят-восемьдесят лет… Троцкий в бегах, Ленин, играющий в очко в пломбированном поезде в Стокгольм, падение империи, революция, гражданская война… Сталин, избиение кулаков, Великая Отечественная война, Сталинград, Гулаг, Хрущев с башмаком, Брежнев в шляпе, Андропов в шляпе, Горбачев без шляпы. Лысый Горбачев. Ну, положим, Горбачева-то она припомнит, если постарается, этот ведьмин знак на темени — мамаши пугали им детей; и коммунисты в Думе не переводятся… хотя в позапрошлом году Надя голосовала за либералов — ей как раз исполнилось восемнадцать… но несмотря на все это, слушай, Вайда, слушай, может быть, поймешь что-нибудь из того, чего никогда не понимал, пока числился в живых; несмотря на все это, у вас с девочкой, может быть, гораздо больше общего, чем ты можешь подумать. Ее Россия, что бы мы там раньше не говорили — повторение твоей, потому что, как говорят, история идет по кругу, и это почти правда… хотя лучше сказать, у истории не хватает фантазии, и она не может придумать ничего лучшего, просто повторяет раз за разом старые свои трюки… то, что ты видишь сейчас — несправедливость и беспримерная нищета; как и тогда, голодные беспризорники продают свое тело педофилам на Московском вокзале… человек мерзок, Вайда, и лучше за это время он не стал, можешь быть уверен. Петербург — по-прежнему город бездомных, не далее как вчера под его прекрасными, величественными мостами нашли четырнадцать — четырнадцать! — трупов замерзших, уже изгрызенных бродячими кошками; чиновники коррумпированы, проституция как никогда, мафия правит, даже не скрываясь, взятки — официальная статья расхода для предприятий, к тому же большая, чем, скажем, налоги или зарплата, люди голодают, мерзнут и пьянствуют точно так же, как и в твое время, Вайда… ничто не изменилось к лучшему… твоя Россия, Вайда, и Россия этой девочки неотличимы. Это страна хронической катастрофы.

Праправнучка майорши, подумал коллежский регистратор, вздрогнул при упоминании об организованной преступности и, усевшись, свесив ноги, на левой сережке девушки, прислушался к шороху ее мыслей.

Мафия… из-за мафии я должна стоять в полутемной квартире и паковать чемоданы, вместо того чтобы быть со всеми и праздновать новое тысячелетие. Они требуют денег, говорят, что я, как хозяйка пансионата, нуждаюсь в их защите… а я сдаю комнаты только потому, что мне нечем платить за тепло и коммунальные услуги. Так же, как и прабабушка… но все уже съехали, только этот старик остался, Рубашов… Надеюсь, он не совсем выжил из ума и понимает, что самое позднее завтра он должен покинуть квартиру…

— Рубашов? — повторил Вайда. — Значит, я прав. Это был Рубашов!

Вот именно — Рубашов, — снова услышал он, но это была не она, это был все тот же незнакомый голос. — Странный старик, все время разговаривает сам с собой, часами стоит у портрета мадам Орловой в прихожей, словно бы они были знакомы… но это, конечно, невозможно, не так ли, Вайда? Если это так, ему должно быть хорошо за сто лет. Он один остался… хотя еще вопрос, сумела бы Надя расплатиться с мафией, если бы квартиросъемщиков было больше. Четыреста долларов в месяц… ей, конечно, делали скидки, отсрочки… но теперь их терпение иссякло. Как еще можно истолковать шелковый шнурок на ручке двери позавчера? Или ночные звонки? Она запугана до смерти, бедное дитя, и именно поэтому… та же самая организация, только другой отдел, в современном доме на Крестовском, за те же четыреста долларов снабдила ее фальшивым паспортом на имя Мандельштам… все печати — стопроцентной подлинности… и с этим документом, из которого ясно только одно: что она — это не она… с этим документом уже завтра…

Но Вайда не дослушал конца этого монолога, из которого прояснилось, почему Надя не праздновала Новый год вместе со всеми на улице: она еще не пришла в себя после трагической истории с Сашей, Александром, мальчиком, без вести пропавшим на кавказской войне… у нее никого здесь не осталось, и поэтому завтра с самолетом Люфтганзы она улетает в Берлин, где ее ждет новое будущее как эмигрантку еврейского происхождения, где она попытается забыть сердечную рану, оставленную юношеской любовью. Нет, коллежский регистратор Вайда ничего этого уже не слышал, потому что на улице происходило нечто необычное.

Приняв форму светового блика в окне, он смотрел на длинный черный лимузин, остановившийся перед заколоченной хлебной лавкой на другой стороне улицы… и что-то подсказало ему, что старик, единственный жилец в квартире, некогда принадлежавшей вдове майора Анне Орловой, ждет важного посетителя.

Все одно к одному, — сказал голос, непонятно на что намекая: на странный автомобиль, на погоду или на что-нибудь еще, — это будет незабываемый Новый год, можешь мне поверить, Вайда.

За окном пошел снег. Снежинки, окрашенные рекламными огнями во все цвета радуги, напоминали миллиарды изысканнейших ювелирных шедевров. Петарды, ракеты и шутихи взрывались все чаще, в ночном небе, сменяя друг друга, расцветали фонтаны светящихся брызг. Чуть поодаль полицейские грубо волокли пьяного нищего; гул толпы на Невском был слышен все яснее: время шло к двенадцати, и все ждали речи президента, для этой цели вдоль всего проспекта были установлены большие видеоэкраны. Снегопад становился все гуще. Из машины вышел водитель и открыл дверь пассажиру. Проходящая мимо женщина перекрестилась, словно увидела смерть, и поспешила к Невскому. Значит, смерть является в костюме дворецкого, подумал Вайда — на водителе была ливрея конца прошлого века, а под котелком… да, если приглядеться, под котелком зияли пустые глазницы черепа.

Вполне понятно, что юная квартиросдатчик несколько помешкала, прежде чем открыть дверь. Стучали тихо и вежливо, но слухи и заметки в газетах… Она припомнила историю, как несколько пенсионеров, не имея на что жить, завещали свои квартиры каким-то ловким бандитам на Васильевском острове, после чего один за другим исчезли. Или упрямый лоточник с Кировского моста, отказавшийся платить мафии, — его нашли на дне канала Грибоедова с отрезанными секатором пальцами. Еще одного обнаружили с торчащей из горла стальной трубой, в которую было вложено предупреждение предпринимателям о нежелательных последствиях задержек с выплатой страховых взносов. Все это мгновенно промелькнуло в ее памяти. В дверь снова постучали, и голос с лестничной площадки посоветовал ей открыть, ей ничто сейчас не грозит, а судьбы все равно не избежишь. Она открыла и успокоилась.

Почему-то она сразу решила, что это иностранец, иначе невозможно было объяснить его странную манеру одеваться. На нем был траченный молью фрак, а на плечах — пелерина с меховым воротом. По виду ему было лет сорок, продолговатая физиономия, добрые извиняющиеся глаза… и запыленный цилиндр с дырой, прожженной, судя по всему, сигарой.

— Я ищу господина Рубашова, — вежливо произнес гость. — Если я правильно информирован, мадемуазель, он сейчас у вас единственный квартиросъемщик.