Елизавета Тюдор - Ольга Дмитриева

19 февраля графы Эссекс и Саутгемптон предстали перед судом пэров королевства. Маршал и национальный герой Англии доигрывал свою трагическую роль с достоинством. Перед началом процесса Эссекс осведомился, может ли он вызвать каждого из двадцати шести судей на поединок. Ему было отказано, и суд над «новым Каталиной» начался. Обвиняемый настаивал на том, что не вынашивал изменнических замыслов, а всего лишь хотел «с восемью-девятью знатными дворянами, имеющими причины для недовольства, правда, не идущие в сравнение с его собственными, предстать перед королевой, чтобы, пав к ее ногам… просить Ее Величество удалить от себя тех, кто злоупотреблял ее доверием и клеветал». Они предполагали собрать парламент и предать суду Сесила, Кобэма и Рэли за то, что называли «неверным управлением государством».

Несмотря на клятвы обоих графов в верности королеве, пэры единодушно обвинили их в государственной измене и приговорили к смертной казни. Эссекс принял приговор стоически и просил снисхождения только для Саутгемптона.

Каким бы ни было решение суда, последнее слово оставалось за Елизаветой. Двор затаил дыхание в ожидании.

Фрейлины подсматривали за старой королевой, которая подолгу сидела в задумчивости в своих покоях, не смыкая глаз до утра, и втайне надеялись, что она помилует «прекрасного Робина». Было невозможно представить, что голова этого благородного героя и любимца Англии скатится с плахи и палач выставит ее на всеобщее обозрение, как голову обыкновенного преступника. Неужели ее сердце настолько ожесточилось, что она не простит ему ошибки? Противники же Эссекса молились именно об этом, и Рэли был в числе тех, кто требовал ускорить казнь изменника.

Елизавета ждала. Возможно, ей хотелось, чтобы граф сам просил ее о помиловании, но, раскаявшийся в содеянном, он тем не менее твердо готовился принять смерть без новых унижений. К ногам королевы припадали его друзья, сестра, жена, но сам Эссекс хранил гордое молчание. Елизавета обмакнула перо в чернила и подписала приговор. Но тут же отменила его. Она ждала еще сутки. Существует туманная легенда о кольце, которое Елизавета якобы подарила Роберту Эссексу в период их счастливой идиллии, пообещав, что простит ему любые прегрешения, если он пошлет ей этот перстень в напоминание о ее обещании. Ждала ли она кольца? Кто знает… На исходе очередных суток королева снова поставила свою подпись на смертном приговоре, на этот раз — окончательном. Все та же романтическая легенда гласит, что в последний момент Эссекс все же передал перстень с графиней Ноттингем, чтобы та отнесла его королеве. Это был единственный безмолвный жест отчаяния и надежды, который он мог себе позволить. Но то ли по недоразумению, то ли умышленно графиня передала его Елизавете слишком поздно, когда талисман любви уже не мог спасти графа и лишь стал его последним «прости». Нет никаких доказательств, что эта история имела место, кроме косвенного: с той поры королева невзлюбила графиню и больше никогда не выказывала к ней прежней симпатии.

Казнь состоялась 25 февраля 1601 года в Тауэре. Те, кто по долгу службы присутствовал на ней, избегали смотреть друг другу в глаза. Роберт Сесил не захотел увидеть, как примет смерть его политический противник. Что бы ни думал о нем сам Эссекс, он не добивался его гибели. Сесил ниспровергал и возносил людей росчерком пера, но топор никогда не был его орудием. Зато Уолтер Рэли пришел. Кто-то тактично убедил его не смущать графа в его последние минуты, и он встал в проеме окна арсенальной башни.

Взойдя на эшафот, тридцатичетырехлетний Эссекс обратился к присутствующим со своей последней речью, исполненной раскаяния, но и достоинства. Он и тут остался верен идеалам товарищества и прежде всего просил прощения за гибель тех, кого он вовлек в свое выступление. «Я также умоляю ее величество, страну и ее министров простить нас, — продолжал он. — Если на то будет Господня воля, он даст ее величеству счастливое и долгое царствование. О, Господи! Дай ей мудрое и чуткое сердце. О, Господи, благослови ее, ее вельмож, министров и прелатов. Я умоляю их и всех остальных снисходительно отнестись к моим намерениям относительно ее величества, ибо я клянусь спасением души, что никогда не помышлял о ее смерти или о насилии над ней, но тем не менее суд надо мной был честным и обвинительный приговор вынесен справедливо. Я надеюсь, что все простят меня, как я от чистого сердца и добровольно прощаю всех… Я прошу вас всех присоединиться к моей молитве. Пусть не только ваши глаза и губы устремятся ввысь, но с ними — сердца и помыслы, моля за меня Господа, чтобы душа моя могла вознестись над всем земным». Даже Рэли, по его собственному признанию, «плакал, наблюдая эту сцену из арсенала».

Когда палач, свершивший приговор, возвращался из Тауэра, его едва не растерзала толпа. Позднее ходили слухи, что на месте гибели несчастного графа совершались чудеса: кто-то видел упавшую с неба окровавленную плаху, кому-то почудилась радуга…

В начале марта казнили еще шестерых заговорщиков. Ближайшему же другу Эссекса Саутгемптону смерть была заменена заключением в Тауэре.

Что происходило с королевой в эти дни? Несгибаемая, как прутья ее корсета (мог бы съязвить уже ушедший в небытие фаворит), она принимала официальные поздравления по случаю избавления от опасности. За день до казни ее величество пожелала развлечься и пригласила во дворец ту самую труппу актеров, что играла для сторонников Эссекса «Ричарда II» (несчастные комедианты прошли через допросы и, к счастью для них и Уильяма Шекспира, сумели доказать свою непричастность к изменническим замыслам). Теперь королева брала реванш, и они развлекали ее какой-то веселой безделкой. Но то была показная бодрость. Со смертью Эссекса она лишилась покоя и сна. Шотландский посол сплетничал: «Она больше не отдыхает днем и не спит по ночам. Ей нравится сидеть в темноте и лить слезы, оплакивая Эссекса». Елизавету охватывала то безысходная тоска, то ярость, и тогда шестидесятичетырехлетняя королева металась по коридорам дворца, изо всех сил вонзая кинжал в ковры и гобелены, развешанные по стенам. В чем она была искреннее — в своей печали или в своей ненависти?

Она повелела похоронить государственного преступника, но все же ее «милого Робина», рядом с могилой собственной матери, Анны Болейн, и оставила в капелле Святого Георгия его личное знамя — знамя рыцаря ордена Подвязки. Ее милость оказалась губительной для того, кого она любила, но и в ненависти своей она не забывала прежней нежности.

В эти дни она получила послание от Генриха IV Французского, некогда восхищавшегося Эссексом и называвшего его своим другом. Но не дело королей щадить друзей, когда они угрожают престолу. Бурбон выразил своей «августейшей сестре» восхищение ее твердостью и мужеством. У себя в Лувре он восклицал: «Какая женщина! Она единственная знает, как надо управлять государством!» В который раз в своей жизни Елизавета одержала победу. Но слезы горечи наполняли ее усталые глаза и текли по старческим щекам, размазывая белила.

Астрея в конце «золотого века»

Льстецы часто уподобляли ее Астрее. Эта греческая богиня (дочь Фемиды — богини правосудия и сестра Стыдливости) считалась олицетворением Справедливости. Она жила среди людей, когда на земле торжествовал «золотой век», но упадок человеческих нравов заставил ее покинуть землю, и Астрея вознеслась на небо, превратившись в созвездие Девы. Увы, и английской Астрее, похоже, было суждено разделить судьбу своей греческой предшественницы. Елизавета была вынуждена с горечью признать, что «золотой век» ее правления клонится к упадку. Что-то разладилось в сорокалетней гармонии подданных и их постаревшей королевы. Она обманула время и пережила свое столетие. XVI век иссяк, как струйка песка в песочных часах, но наступающий XVII не сулил ей ничего, кроме разочарований. Мятеж Эссекса был не слишком обнадеживающим началом новой эры.