Орден Последней Надежды. Книга 3. Французский дьявол - Андрей Родионов

Аббат кивает, на лице его сияет торжествующая улыбка.

— Золото, отобранное мною у барона де Ре, позволило вам получить аббатство Сен-Венсан! — скриплю я зубами.

— Ты прав, мой мальчик, все устроилось благодаря Роберу де Армуазу. Я славно подготовил тебя!

— Но почему же Гаспар де Ортон сам не преподнес золото королю?

Бывший наставник долго глядит на меня с некоторым сожалением, кривя лицо.

— Я думал, ты смышленее, — заявляет он. — Тупых и храбрых у меня навалом, а вот умных не хватает.

Я переступаю с ноги на ногу, чертовы кандалы в кровь натерли руки и ноги, раны воспалились и постоянно зудят.

— Тут важно выбрать подходящий момент, — смилостивившись, поясняет аббат Бартимеус. — Отдать не вовремя — все равно что выбросить. Политика!

— Выходит, вы оказались проворнее, — киваю я. — И потому прежний аббат в могиле, а вы — в его кресле. Справитесь ли?

Пропустив издевку мимо ушей, аббат Бартимеус заявляет:

— Я решил оставить тебя в живых. Посидишь какое-то время в темнице, подождешь, пока у меня дойдут до тебя руки. Прощай, Робер!

— Погодите! — поспешно роняю я. — Неужели вы даже не попытаетесь предложить мне перейти на службу ордену розенкрейцеров? Мы можем договориться, я многое знаю и умею, я буду вам полезен!

— Ты и так прекрасно нам послужил, — серьезно говорит бывший наставник. — Никто и подумать не мог, что ты сможешь докопаться до правды. Достаточно редко, примерно раз в десятилетие, у кого-нибудь мелькает схожая мысль. В поисках истины эти люди вскрывают все слабые места нашей легенды, и мы пользуемся добытыми ими сведениями, чтобы укрыть наши секреты еще лучше. Так что спасибо и прощай!

— Клянусь, что верой и правдой буду служить вам!

— Робер, Робер, — смеется наставник. — Неужели ты думаешь, что я так плохо тебя знаю? Если я отпущу тебя, то рано или поздно ты доберешься до моего горла.

— Надеетесь жить вечно? — гляжу я ему в глаза.

— Сегодня я аббат Сен-Венсана, завтра — епископ в Блуа, а послезавтра — кардинал Франции, — заявляет наставник, и я с холодком понимаю, что так оно и будет.

— А затем — папа в Риме? — продолжаю я мысль аббата Бартимеуса.

— Ну вот видишь, мой мальчик, как ты смышлен! — холодно улыбается бывший наставник. — Посуди сам, ну разве можно оставить тебя в живых?

— Выходит, я никогда не выйду из темницы? — шепчу я. — А как же Жанна, что будет с ней?

Аббат звонит в серебряный колокольчик, тут же в его кабинет влетают монахи гренадерского роста. На мои плечи падают их тяжелые, как бревна, руки, и я даже не пытаюсь сопротивляться, ведь шансов у меня никаких. Последнее, что я вижу перед тем, как на голову мне натягивают темный мешок, — отстраненный взгляд аббата. Наставник уже вычеркнул меня не только из мыслей, но даже и из списка живых. А если до сих пор не приказал придушить меня где-нибудь в темном углу, так вовсе не из-за привязанности к бывшему ученику, а потому лишь, что я еще могу ему понадобиться.

Даже теоретически в подземном каменном мешке невозможно выжить более двух лет, не для того их вырубали. Постоянная сырость, тьма, полная тишина и грубая однообразная еда быстро сведут в могилу любого здоровяка. Добавьте к тому тяжелые кандалы на руках и ногах и полную невозможность узнать, сколько же времени ты здесь находишься. День ли сейчас, ночь ли, весна на дворе, а может быть, осень? У бессовестного графа Монте-Кристо, помнится, хватало наглости сетовать на судьбу, а ведь ему ежедневно давали похлебку! А еще он беседовал с тюремщиком и даже пару раз подавал жалобы! А червивый сухарь и изредка плошку протухшей воды не хотите? И что было хуже всего, неумолимо приближался день казни Орлеанской Девы, а я ничего, слышите, ничего не мог поделать, чтобы помочь ей!

В каменном гробу, прекрасно знакомом мне по далеким временам учебы, я провел больше года. Я был уверен, что меня давным-давно позабыли все, кто некогда знал шевалье де Армуаза. Решили, будто я мертв, а что еще можно подумать, если в разгар бушующей войны человек пропадает бесследно? Небрежно помолились о спасении моей души, быть может, зажгли свечу. Словом, поставили на мне крест. Вот вам горькая правда жизни! Ты нужен людям лишь до тех пор, пока можешь подставить плечо под их ношу. Стоит тебе оступиться, заболеть, умереть, о тебе никто и никогда больше не вспомнит.

Первое время я метался внутри камеры, с трудом удерживаясь от того, чтобы разбить голову о камень. Останавливало меня лишь одно — я нужен ей. Без меня Жанна пропадет, не будет у нее более верного друга, чем я. Ведь возможно же, что каким-то чудом я выберусь из темницы. Затем, по мере того как я начал слабеть, мною стала овладевать апатия. Судьбу не обмануть, понял я, и если Жанне д'Арк суждено погибнуть на костре, то так и случится, несмотря на все мои потуги. Время от времени подобные мысли вызывали у меня приступы бешенства, и тогда я дико выл, подобно волку, мечтая лишь об одном: добраться до врагов Девы и зубами перехватить им глотки.

Иногда тяжелый люк, ведущий в каменный мешок, с протяжным скрежетом приоткрывался, и чей-то грубый голос спрашивал, не передумал ли я и не желаю ли сообщить господину аббату то, что его интересует. Напрасно подождав ответа, человек захлопывал люк, и я вновь оставался наедине с самим собой.

Много раз я вспоминал безымянного конюха, из-за которого сорвался побег Жанны. Как рассказал дядюшка Огюст, желая хоть как-то развеселить меня, один из его «племянников» приколотил похищенную жену конюха к воротам их собственного дома, отчего несчастный сошел с ума и повесился. Тогда я выслушал все это внимательно и, равнодушно пожав плечами, заявил, что негодяй еще легко отделался, теперь же в цветах и красках представлял, какие вещи мог бы проделать с человеком, из-за предательства которого не сумел освободить Жанну. Не буду вдаваться в тошнотворные подробности, скажу лишь, что смерть стала бы для конюха долгожданным избавлением!

Но чаще всего я просто впадал в тупое оцепенение, безразлично ощущая, как медленно, но безостановочно из меня капля за каплей вытекает жизнь. Шершавый камень подземной темницы повидал немало смертей, ему не важна еще одна. Но Жанна до сих пор была жива, откуда-то я знал это, а потому не мог умереть.

Но однажды, впав в забытье, я словно наяву увидел просторную площадь, оцепленную угрюмыми воинами. Они стоят в десять рядов, опершись на тяжелые копья, и то и дело кидают по сторонам настороженные взгляды. Все улицы перекрыты отрядами конницы, на всадниках полная броня, забрала их шлемов опущены, на ветру развеваются стяги с британским леопардом. Крыши окрестных домов густо усыпаны лучниками, тетивы натянуты, перед каждым из стрелков выложен десяток стрел с бронебойными наконечниками. Посередине оцепленного квадрата высится гигантский деревянный столб, у подножия которого маленькой пирамидой сложена груда сухих поленьев, обильно политых маслом.

Я бреду сквозь оцепление, небрежно распихивая солдат плечом, а те и не замечают, что рядом посторонний. От моих толчков англичане испуганно шарахаются в сторону, а после натужно скалят гнилые зубы, как бы показывая, что все у них в порядке.