Рок пророка. Второе пришествие - Людмила Павленко

— Постойте, — возразил Сергей, — вы только что сказали, что этот тип лица появился недавно.

— Ну да, — кивнула Гончарова, — и вы с Иваном также его носители. Вы изучаете физику, Иван историю. И, быть может, заложенный Свыше нравственный закон внутри вас вступил во взаимодействие с определённого рода знаниями, которые стали доступны человечеству на этом этапе развития.

— А Пушкин? В его времена подобных знаний не было.

— Пророки — это люди будущего. Они его провидели. Считывали информацию. И знали больше, чем знают самые великие умы нашего времени. Честное слово, — усмехнулась Гончарова, переводя взгляд с Ивана на Сергея и обратно, — если бы не было этой схожести между вами, её бы надо было выдумать. Для наглядности, — добавила она, — потому что наступает «час икс».

— Это опять про конец света что ли? — вскинулся Жареноскин.

— Ни в коем случае и никогда. Час икс — торжество правды на земле. Когда всплывает на поверхность то, что скрыто. Когда тайное становится явным. Когда становится понятно, кто есть кто и лгать бессмысленно, а настоящий облик проступает и являет нам суть.

Пока остальные спорили, Харламыч ёрзал на диване и нарочито громко зевал. Наконец он не выдержал.

— Ну что вас заклинило на этой теме? — заскулил он, — давайте ближе к делу. У нас есть карта. И у нас есть вертолёт. Садимся на него — и вперёд, на Валдайскую возвышенность, за Мёртвой и Живой водичкой. Поймите — если вам деньги не нужны, то всё равно и для вас выгода прямая. Вы же сможете выйти на связь с америкосами — Волкович это вам устроит — и предложить им эту воду в обмен на спящего Мессию! Они пойдут на это, будьте уверены! Кому не хочется жить вечно и вечно оставаться молодым?!

Они летели над лесами и болотами, освещёнными ярким весенним солнцем. Лиза прильнула к круглому окошечку, разглядывая, что там, внизу. Гончарова уткнулась в знаменитую тетрадь в телячьем переплёте. Владимир Вольфович, прикрыв глаза, не то дремал, не то о чём-то размышлял. Вид его был серьёзен и важен. Харламыч следил, чтобы стоявшие у его ног пустые канистры не падали. Он их стащил в сенях деревенского домика, не взирая на возмущение Гончаровой. Надо же было иметь какие-то ёмкости для Живой и Мёртвой воды.

— Куда вам столько?! — кричала на него Гончарова, — вы же капли другим не нальёте!

— Налить не налью, а продать продам, — отвечал Харламыч, весьма довольный тем, что убедил всех в своей правоте.

Он и сейчас был преисполнен сознания собственной значимости.

Сергей посмотрел на него и отвернулся. И тут же встретился глазами с сидящим напротив Иваном.

— Кто ты? — задал он мысленный вопрос.

— Я — это ты. А ты — это я, — ответил сам себе Сергей, посчитав, что именно это прочёл в глазах Ивана.

Он прикрыл глаза и углубился в размышления. Они летят за Мёртвой и Живой водой! Ну не фантастика ли? А весь вчерашний день и сегодняшнее утро — это что? А вся его жизнь, если вдуматься, разве не фантастика? А жизнь других людей? Недаром говорят, что реальность порой куда фантастичнее придуманных кем-то историй. Человек опоздал на рейс, а самолёт этот разбился и все, кто на него успел, погибли.

Эти совсем не случайные случайности…. Взять хотя бы их встречу с Лизой. Что-то же потянуло его тогда в филармонию. И он почувствовал её боль, как свою. И ему захотелось укрыть её и уберечь от всех несчастий. Он вспомнил эту боль. Как это было страшно! На секунду весь мир почернел от непостижимой потери. Он сначала подумал, что таково воздействие адажио. Но нет, музыка только усиливала ощущение чудовищной катастрофы. Когда он понял, что любит Елизавету? Впрочем, какая разница. Полюбил-то он сразу. Только не сразу осознал. А потом он чуть было не погубил свою любовь, чуть не убил её. Странное это чувство — любовь. Стендаль ей посвятил целую повесть, провёл настоящее исследование. Но мы и по сей день не в силах осознать, что же это такое. «Стоп!» — сказал он себе. Что-то невероятно важное мелькнуло в его сознании. Он привык фиксировать каждую новую и важную для него мысль. Вот и теперь он замер и приготовился, что называется, ухватить её за хвост. Что его озарило, осенило? Или всплыло из памяти? Или пришло из ноосферы? Или же Божье Откровение снизошло на него? И тотчас вспомнил эту мысль, точнее, фразу, ещё точнее — словесную формулу Жизни. «Заповедь новую даю вам — да любите друг друга». Но это…. Права актриса — разве это новость? Это же заповедь, которой ни много, ни мало — две тысячи лет? И она до сих пор ещё — «новая»? Да! Потому что не разгадана. Она заучена, затвержена, но не прошла через сердца! А это значит, что мы все — «фарисеи и книжники»! Ничего более! Начётчики! Понять, что значит «да любите друг друга» — это же значит изменить себя! Изменить до такой степени, чтобы суметь вместить в своё сознание и в свою душу Дух Божий, который именно и есть не что иное, как Любовь!

— Эй, голубь! Прилетели! Проснись!

Сергей очнулся. Весёлый, бодрый, жизнерадостный Владимир Вольфович взывал к нему, стараясь перекричать грохот винта. Вертолёт приземлялся на взгорке, на ровном каменистом плато. Но это явно не было вершиной Валдайской возвышенности.

— Дальше пешочком, — заявил всё тот же Вольфович, — я и пилот остаёмся здесь. У меня мокасины за две тысячи долларов. Так что я здесь вас подожду. Эй, голубь! Ты сумку-то оставь! — крикнул он Сергею, увидев, что тот собирается двигаться к выходу со своей сумкой, — не бойся, я посторожу. Чего тащить на себе в гору лишнюю тяжесть?

Сергей лишь молча улыбнулся. Последним из вертолёта, путаясь с двумя пластиковыми канистрами, выбрался Казимир Харламович Черноморов. Настроение архивариуса резко переменилось, он был мрачен и зол. И Лиза, и Наталья Николаевна предлагали ему помочь нести огромные канистры. Но он решительно отказался от их помощи. И пыхтел, поднимаясь на кручи, проваливаясь в колеи. Лиза шагала впереди, весело напевая что-то и с восхищением оглядывая дремучий ельник по сторонам узкой тропки. За ней довольно бодро шла Гончарова, а за Гончаровой — Иван. Он в последнее время стал отчего-то молчалив, отметил про себя Сергей, шагая следом. Харламыч замыкал цепочку.

— Я правильно иду? — время от времени оборачиваясь, кричала Лиза.

— Иди, иди, — ворчал Харламыч, — авось тропинка-то и приведёт, куда положено.

Ельник сменился берёзой и ольхой, появились завалы, через которые надо было перелезать, остатки ручьёв, колдобины. Идти становилось всё труднее. Густая трава оплетала ноги. Тропинка то пропадала, то появлялась вновь. Когда казалось, что она совсем исчезла, они вдруг набредали на указатель — прибитый к дереву колышек. Иногда он указывал в самые дебри, но Лиза храбро лезла в них, увлекая за собой и остальных. Они пригибались, стараясь не напороться на ветки и сучья, отводили их руками и придерживали, чтобы ветка не ударила по идущему следом. Наконец впереди посветлело, дебри кончились, и они вышли на поляну, со всех сторон заботливо окопанную кем-то неглубокой канавой.