На руинах Империи - Татьяна Николаевна Зубачева

весь ворох, оставила на столе одну из маленьких пачек печенья и по конфете каждому и решительно убрала остальное. Алиса хныкнула, но Женя уже стала строгой мамой.

– Нельзя за один вечер всё съесть. Вот. Тебе клубничка, Эркину с шерри-бренди, а мне с ликёром.

– Да-а, а почему?

– Мала ты ещё для ликёра, – засмеялась Женя и утешила. – Фантики все тебе, – и пояснила Эркину, – fantik это обёртка.

Он кивнул.

Уже ночью, лёжа под одеялом, он всё ещё ощущал на губах и нёбе вкус густой и чуть острой жидкости и шоколада. Вкус этот он знал. Такие конфеты были в Паласе. Их заказывали редко, только кто побогаче, и однажды ему перепало. С тех пор он и помнит…

…В этот Палас он попал недавно. Палас был дорогой, и спальников меняли часто. В ту смену его отправили в парти-зал, зал для вечеринок. Работа в парти-зале держала тебя в напряжении всю смену. Пока одна из леди не уведёт тебя в кабину, ты не в отстойнике, а в зале, поёшь, ухаживаешь, танцуешь. Леди вдоволь наиграются и навеселятся, перебирая партнёров, пока не пойдут с кем-то наверх, да ещё надо угадать, как ей хочется: вести тебя, идти рядом, или чтоб ты её тащил, а иной и преследования захочется… Словом, в парти-зале вертись, не зевай. Зато и перепадало там больше, чем в обычном: и клиентки побогаче, и шикануть им охота. Иные леди любят угощать. Но вот взбредёт им групповухой прямо на столах заняться, деваться некуда, работаешь где велели, а за битую посуду… нет, леди платят, но им-то все равно надзиратели потом полным пайком отвешивают. Так что, парти-зал по-всякому может обернуться. В тот раз надзиратель выдал ему гитару, и было чуть легче. Он устроился на перилах лестницы, идущей по стене из зала в кабины, и пел попеременно с Саем, которого усадили за рояль на крохотной эстраде в дальнем углу. Когда Сая утаскивали тискаться, он спускался в зал, ходил, наигрывая, между столиками, если леди делала знак, останавливался и пел специально для неё. Время шло к середине смены, ему уже трижды давали за песню отхлебнуть из бокала, от вина першило в горле, и он боялся, что начнёт хрипеть. Через зал взглядом попросил Сая – тот как раз оттискался и вернулся – выручить, и тот заиграл знаменитый Длинный Танец, Лонг Данс, где долго-долго повторяется одно слово: «любовь», а качающаяся мелодия завораживает и не даёт думать о другом. Он поддерживал Сая гитарой, леди танцевали, сверкая белой кожей через всевозможные и невероятные разрезы и вырезы своих платьев. В парти-зале белые леди играют в обольщение и соблазн. Не самая сложная игра, и не так опасна, как игра в насилие. Там чуть пережмёшь, и дура пугается всерьёз, визжит, приходит надзиратель, а там уж как обычно…

– Ты хорошо играешь.

Он вздрогнул и поднял глаза от гитары. Надо же, незаметно как подобралась стерва белёсая, чуть не влип. Она стояла на полу с другой стороны перил, но была такой высокой, что их лица на одном уровне.

– Спасибо, миледи.

На ней было надето, платье не платье, так, два куска ткани, скреплённые на плечах брошками и узким блестящим пояском по талии. Она стояла боком к нему, и он видел, что, кроме этой ткани и туфелек, на ней ничего нет. Из одежды. Зато браслеты, кольца, множество цепочек и бус с подвесками, длинные серьги. Для работы это плохо. Или сам оцарапаешься, или её оцарапаешь. Она смотрела на него, и он, как положено в парти-зале, пошарил взглядом по её разрезу на боку. Она улыбнулась.

– Ты будешь играть всю ночь?

– Какова будет воля миледи.

– Вежливо и точно, – одобрила она. – Ты индеец?

– Да, миледи.

– Один здесь такой?

Он неопределённо повёл плечами.

– Не знаю, миледи, – он и вправду не знал. Палас большой, ни в камере, ни в смене он индейцев не видел, была пара метисов, трёхкровок как везде навалом, но метисы из другой смены, вместе они ещё ни разу не работали.

Она щёлкнула пальцами, подзывая обслугу. Вывернулся из толпы чёрный вертлявый Жучок с подносом, уставленным бокалами. Она взяла самый большой с шампанским и ткнула пальцем в его сторону.

– И ему.

– Миледи… – застыл в показном недоумении Жучок.

– Что я ваших порядков не знаю?! – она рассмеялась. – Принеси ему что положено. Двойной, понял? Я плачу.

– Слушаюсь, миледи, – преданно выкатил белки Жучок и исчез.

Он тихо перебирал струны. Обычно рабам давали допивать за собой, но иногда, если леди было жалко вина или она не хотела, чтобы раб пил то же, что и она, то она заказывала рабское питьё. И тогда приносили особый стакан, чтоб не спутать, чтоб сразу было видно и понятно, с розоватой, чуть подслащённой и подкисленной водой. Что туда мешали, он не знал, но работать это питьё не мешало, а иногда было даже приятно. Она стояла, облокотившись на перила, рядом с ним, слегка выгнувшись назад, так что острые груди и соски натягивали ткань, и оглядывала зал. Сай уже несколько раз смотрел в его сторону, но, видя, что он уже занят, продолжал тянуть: «O, my love». Ничего не поделаешь. Сай его выручил, но он уже может только игрой поддержать его, пока руки не при деле. А с пением – всё. Леди желает поболтать.

– Где тебя учили петь?

– В питомнике, миледи.

– Вот как? А откуда ты берёшь эти песни?

– Слышу, миледи. И повторяю.

– Не ври, – она коротко и зло рассмеялась. – Ты поёшь свои песни, так?

Спорить с белым, тем более клиенткой, нельзя, но признаться в сочинительстве ещё опаснее. Рабу сочинять не положено. За спор побьют, а за сочинительство током не отделаешься, только Оврагом. Придётся рисковать.

– Я слышал это в питомнике, миледи, – тихо ответил он.

– Вот как? У тебя был, – она снова рассмеялась, – такой образованный надзиратель?! Ведь это…

Подбежал Жучок с подносом, на подносе высокий простой стакан, налитый почти до краёв. Она взяла стакан и, не глядя, ткнула ему. Он, как и положено, принимая еду, поцеловал ей руку. Она рассмеялась.

– Хорошо тебя вышколили. Пей.

– Спасибо, миледи.

Он осторожно, смакуя, отпил глоток, погонял в пересохшем рту и проглотил. Как ни хотелось осушить стакан залпом, но не стоит. Леди заказала и дала. Он может теперь таскать его с собой и пить понемногу. Тянуть удовольствие. Если только леди не прикажет чего другого.

– Пошли, – коротко сказала она.

Он взял стакан, гитару и встал, но она пошла не наверх, а через зал в