Искатели необычайных автографов - Владимир Артурович Левшин

меня такое ощущение, будто все здесь ходят по льду. Даже король.

— Тонко подмечено, мсье, — отзывается бес. — Потому-то он так упрямо самоутверждается. Так сказать, из желания иметь твердую почву под ногами.

Мате обводит саркастическим взглядом версальское великолепие. Куда уж, кажется, тверже!

— Э, не скажите, мсье. Не сомневаюсь, что могущественный Луи до сих пор с содроганием вспоминает времена Фро́нды.

— Фронда? Это что же такое?

Бес укоризненно покашливает. Похоже, этот долговязый мсье Мате и в самом деле не помнит ничего, кроме своей математики.

— В обычном смысле фрондировать — значит выражать недовольство, — поясняет он, — а в историческом Фронда — это движение против французского абсолютизма во времена правления Мазарини.

— Стало быть, Фронда — движение недовольных, — суммирует Мате. — А недовольные кто?

— Все. Решительно все, мсье. Народ, замордованный налогами еще больше, чем при Ришелье. Буржуа, на имуществе которых Мазарини — истый выученик и преемник кардинала — отыгрывался с тем же упорством. Дворянство, наконец. Аристократы, возмущенные тем, что страной правят чужеземцы: испанка Анна и итальянец Мазарини.

— Ну, последний довод не в счет, — протестует Фило. — По-моему, это всего лишь предлог. Просто французские феодалы решили силой вернуть древние привилегии, отнятые абсолютизмом. И подстерегли для этого весьма удобный момент. Они хорошо понимали, что король, к началу Фронды — десятилетний мальчик, в управлении государством еще не участвует. А это, по их понятиям, обстоятельство немаловажное. Король — помазанник божий, лицо неприкосновенное. Чем предъявлять претензии ему лично, не лучше ли отыграться на иностранце, который присоседился к чужому пирогу и отхватывает от него самые лакомые куски?

— Это-то я и хотел подчеркнуть, мсье, — перехватывает инициативу черт. — Именно на Мазарини обрушилось всеобщее, десятилетиями нараставшее возмущение. Что, между прочим, весьма необычно отразилось в литературе того времени.

Фило всплескивает короткими ручками. Как же, как же, ему ли не знать о мазаринадах! В те годы этих сатирических листков против Мазарини было несметное множество. Памфлеты, куплеты, анекдоты. В стихах и в прозе. Известных и неизвестных авторов. Но лучшие все-таки принадлежат Скарро́ну[46]. «О если б оплеуху мог я поместить меж этих строк иль по твоей башке плешивой ударить, негодяй паршивый! Но час придет, когда с тобой покончит Фронда, милый мой!»

Черт находит, что стихи хоть куда и прочитаны с темпераментом. Но почему мсье не упомянул Сирано де Бержерака? Он ведь тоже отхлестал Мазарини своим пером.

— Всегда утверждал, что настоящий ученый — непременно и настоящий гражданин, — говорит Мате. — Но, судя по всему, Фронда все-таки потерпела поражение.

— Следовало ожидать, мсье. Помните басню Крылова? «Однажды лебедь, рак да щука везти с поклажей воз взялись…» Когда в движении принимают участие столь разные общественные группировки, ко-ко-ко… Трудно предположить, что они в конце концов не передерутся или не испугаются друг друга.

— Кто же кого испугался?

— Аристократы — народа, размаха крестьянских восстаний. Те же аристократы вкупе с богобоязненными буржуа — английской революции 1648 года, увенчавшейся казнью короля Карла Первого. Что до французского двора, то известие о казни вызвало там настоящую панику. А все, вместе взятое, привело к страшнейшему террору, который навалился на французских крестьян и со стороны королевского правительства, и со стороны аристократической Фронды. Причем оба враждующих стана так усердствовали, что едва не опустошили все французские провинции.

— В общем, на бедного Макара все шишки валятся, двое дерутся — третий за щеку держится, и так далее и тому подобное, — на свой лад подытоживает Фило.

Мате прижимает руку к сердцу.

— Благодарю за совместный ликбез.

— Рад услужить вам, мсье, — отвечает черт. — Теперь, после разговора о Фронде, вам не трудно понять, почему привычка к самоутверждению, возникшая у нашего дорогого Луи с младых ногтей, превратилась со временем в его вторую натуру. Он всегда считает, что гайки завинчены недостаточно крепко, всегда спешит устранить конкуренцию… Однако мы заболтались. Не пропустить бы нам следующую картину спектакля!

И, с двух сторон подхватив филоматиков полами своего волшебного плаща, Асмодей мчит их к отдаленному павильону, скрытому густой зеленью версальского парка.

Типы и прототипы

Комната, куда их привели, была совершенно темна. Асмодей, правда, слегка осветил ее, но ровно настолько, чтобы приятели могли разглядеть несколько стульев, повернутых почему-то сиденьями к стене. Фило хотел было спросить, что означает столь странная расстановка мебели, но бес, приложив палец к губам, жестом приказал им садиться и погасил свой незримый фонарь.

Затем филоматики услышали осторожный скрип отодвигаемой заслонки, и в глаза им брызнул пучок света… Тогда только они поняли, что находятся в тайнике, откуда можно наблюдать за происходящим в смежной гостиной. А происходит там вот что.

Трое господ расположились в креслах и, потягивая вино, тихо переговариваются при свете зажженных канделябров.

— Нет, господа, — елейно протестует жирный пастырь, неторопливо перебирая агатовые четки. — Позвольте мне с вами не согласиться. Конечно Мольер оскорбил всех нас, вместе взятых. Это несомненно. Но несомненно и то, что у Тартюфа есть вполне определенный прототип.

— Вы полагаете? — оживляется другой собеседник, с ног до головы увешанный кружевами и бантами, что в сочетании с чересчур длинным подбородком и жизнерадостной лошадиной улыбкой делает его похожим на разукрашенного по случаю ярмарки скакуна. — Кто же он, по-вашему?

— И вы еще спрашиваете, любезный маркиз! Конечно, аббат Итье́.

— Вы имеете в виду епископа Итье?

— Совершенно верно, — благодушно мурлычет аббат. — Только епископство он получил уже потом. А сначала кто-то представил его принцу Конти́, стоявшему тогда во главе Фронды. Итье быстро завоевал доверие его высочества, и тот, уезжая в действующую армию, оставил ему на сохранение шкатулку с важными, компрометирующими принца бумагами. Верный сын престола и церкви, Итье, само собой, тут же передал шкатулку епископу Амьенскому, обеспечив себе таким образом дальнейшее возвышение. Так вот, разве не на этот случай намекает автор нынешней, с позволения сказать, комедии? Вспомните историю с ларцом, где хранилась дарственная на имя Тартюфа. Та, что ему столь неосмотрительно выдал господин Орго́н. Тартюф тоже поспешил вынести ларец из дому…

— При всем уважении к вам и к вашему сану, милейший аббат, вынужден сознаться, что пример ваш не кажется мне доказательным, — возражает маркиз, любезно осклабясь. — Если уж на то пошло, есть в комедии места,